Книга страха - [37]

Он бежал — позорно и поспешно. Выкинул за дверь палитру и ящик с красками и помчался наверх, к теплу, к еде, к живым людям. Пил на кухне горячее какао, жадно и трусливо поедал куски мяса с хлебом. Потом снова пил какао. Рубик куда-то исчез. По дому бродили незнакомые люди с неприветливыми лицами. Он тоже бродил, не останавливаясь взглядом ни на чем. Кого он искал?

Уснул в углу, на каком-то диванчике, никто не разбудил, не сказал, что так не принято, что надо бы спрятаться с глаз. Было холодно, все равно было холодно.

Ночной взгляд луны разбудил его непонятно когда. Было темно, а часов поблизости не было. И он пошел искать тиканье, натыкаясь на мебель и таинственные предметы, которых днем не бывает.

Он выглянул в окно, когда понял, что часов в доме нет. Или они все умерли. Как женщина, лежащая на дне пустого бассейна. Он увидел ее, освещенную смешными китайскими фонариками, которыми был наполнен сад.

Зачем он заплакал, если нужно было кого-то звать, будить и просить сказать, не сошел ли он с ума? Но он комкал свою грязную майку и тихо плакал, потому что вдруг понял, что никогда не сможет уехать, убежать из этого странного дома, что жизнь свернулась в сумрачный кокон и его заплело тонкой шелковой паутинкой, притянуло к этому кокону. И он вот-вот станет бездумной личинкой…

Поднимаясь в свою мансарду, он увидел Рубика, чистившего у тусклого бра за столиком свой пистолет, и сказал ему про женщину в бассейне. Рубик кивнул:

— Опять выкинул.

Лео не стал выяснять, кто и кого выкинул, он просто продолжил спать, пытаясь найти в этом какой-то смысл. А утром Ольги в холодильнике не оказалось, только неживая роза осталась на бетонном полу. Тогда он облегченно схватил свой этюдник, холст и поднялся наверх. Там он писал до вечера, обгорая на солнце, становясь ящерицей в пустыне и с ужасом думая о том, что буйная зелень, написанная вокруг ледяного силуэта Ольги, делает портрет грубой дешевкой. Но остановиться уже не мог. А еще его пугали белые пятна вместо ее глаз, он не мог понять, куда она смотрит, морщился и ругался, но продолжал наносить мазки, словно опаздывал куда-то.

В сумерках Лео прокрался к бассейну, заглянул в него, но там никого и ничего не было. Ни человека, ни даже пятнышка. Куда она делась?

Нужно было спустится в подвал и проверить, но он был уверен, что если она там, то наружу выйти он уже не сможет. Выйдет она. И тогда бассейн наполнят водой. А он будет лежать на ледяном столе.

И он вернулся к холсту и почти в темноте нарисовал ее глаза. Смешивал краски не глядя, с последней каплей белил, нанесенной наугад, пала бездонная тьма и зажглись звезды. Тогда он уснул в шезлонге рядом с портретом.

Утром Рубик кормил его бутербродами и подливал кофе из термоса. Он же отдал ему конверт с пятью сотенными зелеными бумажками. И можно было уходить, тем более что подрамник с холстом уже забрали. Он так и не увидел ее глаза, написанные в темноте. И не знал, хочется ли ему их увидеть.

Торопливо укладывая в деревянные гнезда этюдника кисти, пузырьки, тюбики и тряпки, испачканные красками, он вздрагивал от каждого звука, словно вор. Грязный растворитель пролился на мраморные плиты террасы. Он поспешно растер пятно подошвой и пошел, закрываясь от солнца ладонью. Чудилось, что сквозь легкую кисею штор за ним следят десятки глаз. Бурый след от правой ноги тянулся за ним до самой песчаной дорожки. У бассейна в шезлонге распласталась сдутая резиновая женщина с отвратительными клочьями синтетических волос на плоской голове. Не ей ли он рисовал глаза, бессмысленно вытаращенные на плывущие в небе перышки облаков?

Лео усмехнулся и помахал рукой тем, кто прятался за призрачной кисеей. Всем семи портретам Ольги, Марату Яновичу, дворецкому и лакеям, поварихе Жанне, Рубику и самой Ольге. Тонкий силуэт, предательски очерченный боковым светом, брезгливо вздернул плечи.

Он отказался ехать в драном форде и зашагал вниз по дороге. Мимо коряжистых деревьев, увитых цепкими плетями растений-паразитов, мимо сладковато-пряного запаха субтропической гнили, мимо птичьей возни, мимо зарастающего травами в придорожной канаве мертвого Анатолия.

Вниз, вниз.

ЮЛИЯ ЗОНИС

АНДРЕЙ Рукопись, найденная в бутылке

И. Кормильцеву

…видишь, там, на горе, возвышается крест,

под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем…

И. Кормильцев — В. Бутусов. Прогулки по воде

Дико ныл зуб. Я сидел, подперев рукой распухшую щеку, и выводил на листке почтовой бумаги: "Любезная Марфа Васильевна! Ввиду отключения электричества в нашем доме жилсовет просит Вас перевести сто рублей, необходимые для починки сети, на…" Красноватый свет керосиновой лампы резал глаза. Внизу, под окном, заливался волколак. Он выл уже вторую ночь подряд. Соседи говорили, что зверь сбежал из шапито, приехавшего в город на прошлой неделе. Мне было плевать, откуда взялась тварь, я только мечтал о том, чтобы она заткнулась. Фонари не светили, в окно заглядывала чародейка-луна. Как ни странно, она была на ущербе. С чего бы оборотню так выть?

"Любезная Марфа Васильевна…" Зверь за окном заорал в голос. Рука дрогнула, большая черная капля сорвалась с пера и размазалась по листу. Я выругался, смял листок в руке и швырнул под стол, к десятку таких же бумажных комков. Черт! Опять придется переписывать. Когда я потянулся к папке, велосипедный звонок, прибитый к двери снаружи, неуверенно брякнул. Потом в дверь ударили ногой. От удара она, естественно, распахнулась. У нас в подъезде никто не запирал дверей. Темная фигура ввалилась в прихожую, и по ореолу вокруг лица я узнал Родьку Раскольникова, своего однокурсника. Тот недавно прикончил какую-то старуху и теперь щеголял в ее шубе из чернобурки. Шуба была ему мала, открывала пузырящиеся на коленях брюки и голые синие лодыжки, зато воротник был знатный, — пушистый, украшенный ощерившейся лисьей мордой, он сыпал мелкими искорками в свете лампы и создавал подобие нимба вокруг прыщавого Родькиного лица.