Книга Синана - [4]

И вот проходит с той поры двадцать лет, умирает великий султан Баязид по прозвищу «Молниеносный» – был он скор на поле брани – и берет империю другой султан, сын того Баязида, девятый по счету Осман, и зовут его Селим по прозвищу «Грозный» – был он зол на поле брани – и всю жизнь проводит он в седле, приумножая земли империи, так что теперь на карте есть и Персия, и Сирия, и Египет, и – чудо из чудес – святые города Мекка, Медина и Иерусалим.

Тогда-то, спустя двадцать лет, что прожил он в той самой деревне, обтачивая то камень, то древо, а то просто слоняясь по желтым проулкам, и появляется на горизонте пыльная туча. Смотрите, кричат с колокольни, как она растет, эта туча, смотрите! Нет уже горы Эрджияс, не видно ее снежных вершин, потому что огромным тюрбаном встала туча, и вышли из тучи ратники, пешие и конные числом не менее сотни.

Разве война пришла в Анатолию? это кричат с колокольни. Разве падишах оставил нас и некому защитить деревню? да и зачем кому нищая деревня, чтобы ратникам, как пешим, так и конным числом не менее сотни брать ее приступом? но когда входит пеший отряд в деревню, видят они, что это рабы султана в красных кафтанах с конским волосом на пиках, а шапки у них из белого войлока с длинным хвостом, ниспадающим на спину.

Закон есть закон, это говорит среди них главный в тюрбане с пером цапли, а кто забывает закон, мы сперва повторяем: вот, слушайте. Милостив наш султан, позволяет он жить на своей земле тем, кто считает богом пророка Ису, и совершать обряды, как указано в книгах, тоже позволяет. Пусть, говорит он, соблюдают эти люди свой закон, как им предписано, работают пусть и умножают себе подобных с миром на земле нашей, но не забывают, что цена миру названа, а значит, буде в том нужда, волен султан забирать из деревень христианских юношей себе на службу, посему что стоишь, святой отец, глаза выпучил, полезай звонить в свой колокол или что там у тебя в хозяйстве, деревянные колотушки, собирай людей деревенских на площадь, да не забудь книги, где тобою помечено, кто и когда народился в приходе за последние четверть века.

И пока святой отец ищет свою книгу, те открывают свою, ее читает главный над ними, и вот что сказано в той книге. Сперва, сказано там, отдели от прочих юношей свинопасов, ибо нечисты, и пастухов, ибо строптивы. Ищи среди оставшихся того, чей волос будет черным, жестким, а тело прямым и немалым в росте, и упругим на ощупь пусть будет оно, широким в кости, да чтобы видно было сквозь кожу как по жилам совершает движение кровь, и пусть голова у него будет круглой, а шея толстой. Должно иметь ему ягодицы поджарыми, а живот впалым, плечи широкими, а глаза черными – вот, если видишь такого, выбери и положи на стол, или на ровный камень, или на землю, и смотри на него со вниманием, ибо если губы сухи, обметаны, то это геморрой, если глаза опухшие, сонные, то водянка, на эпилепсию разглядывай вены, не вздуты ли, так же и цвет белка скажет про желтуху, если же нет этих признаков, но видишь, обкусаны губы и чесотка по телу, брось его, болезнь эта неизлечима и называется меланхолия.

И вот оказывается, что парень этот, плотников сын Юсуф, в самый раз подходит. Ладен он телом и даже недурен с лица, потому как смотришь на такого и видишь – прав, кто считает, что красота вложена Аллахом в глаза и брови, а свежесть лежит на коже, и что волосы созданы им для восхищения. Теперь этот скуластый Юсуф в стороне, выводят его из толпы вместе с такими же, черноволосыми и поджарыми, а тот с пером на тюрбане говорит: этих возьмем с собой, они нам годятся, им приготовьте в дорогу еды и питья, и одежды, через час мы выходим и путь наш не близок.

Они расходятся по домам, эти юноши, а в домах темно, прохладно и тихо, потому что темно там всегда, и прохладно всегда, ибо устроены дома на треть в землю, то есть в камне они устроены, а вот тихо тут впервые, потому что никто из домашних, а их семеро по лавкам, не знает, плакать или радоваться – родная кровь, но ведь и в деревне что ему делать? тут особо не разживешься, нищета в этой деревне, пыль да жара, так уж лучше Константиния, столица, там какая жизнь, а здесь – что? потому-то и тихо.

И все, уводят их пешим ходом вон из деревни – увидим ли снова? зачем их уводят? – никому неизвестно, но как повторяется в небе картина! снова тюрбаном поднимается пыль и не видно горы Эрджияс, снова желтый воздух клубится до неба и черное солнце качается сверху.

Но странное дело: картина-то прежняя, а вот пыль оседает быстрее, она, эта пыль, сворачивается как шерсть в клубок, когда много ее висело да сохло на палках, а теперь свернули и стало мал мала меньше. А почему так происходит, с пылью, неизвестно, хотя есть соображение, что оседает она так же скоро, ветра-то нет как и не было, просто смотрящему, кто прощается и у кого глаза и так на мокром месте, кажется, что расставание будет вечным, а вечность, ясное дело, следы заметает быстро.

11.

Утром проснулся от стука.

Бросился к дверям, зашиб коленку об холодильник

«Кто?»

В дверную щель проникла женская рука. Свертком нетерпеливо помахали. Я принял рулон и дверь тут же с силой захлопнулась.