Книга семи печатей - [80]

«Скорее приехать и увидать».

В 12 часов 40 минут дня он уехал. Ехал он в большом, грязном, пыльном купе, набитом какими-то дамами с напудренными носами, студентами, комиссионерами… Ночью он не ложился, а до утра простоял в коридоре у открытого окна и думал все об одном:

«Скорее приехать и увидать».

Елена Михайловна отравилась ночью, через пять-шесть часов после его отъезда. Приехала с вокзала, постояла у окна, потом велела прислуге идти спать к себе в людскую и осталась одна.

А ночью вдруг пришла в людскую, в одной рубашке, разбудила Лушу и сказала:

— Луша, вот я отравилась. Сейчас умру. Позвоните бариновои сестре, а вот это передайте барину… Я отравилась и сейчас, вот сейчас умру…

Викторов застал ее уже на столе, одетой в белое, со строгим, очень постаревшим лицом. Никакой тайны не хранили эти черты, так знакомые ему, и ничего, кроме спокойствия и какой-то настойчивой строгости, нельзя было прочесть в этом лице…

В конверте, который передали Викторову, на чистой, простой карточке было написано знакомым, прыгающим почерком:

«Я сейчас умру. Я не знаю, какая тайна вошла в нашу жизнь и исковеркала ее, я не знаю этой тайны и не знаю, была ли она вообще. Но я очень несчастна и не могу жить».

Викторов перечитал записку раз, другой, стараясь в буквах найти разгадку этой тайны, которая — «была ли еще вообще», но буквы были обыкновенные, знакомые, самые простые…

Он перевернул карточку.

С этой стороны было четко, красиво, как на дорогих визитных карточках, выведено:

— Владислав Плохоцкий.

Владимир Анзимиров УЖАСНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Давно это было…

Я торопился докончить остаток скирда до обеда и стоял у барабана молотилки, весь обсыпанный колючей кострикой, покорно глотал горькую, едкую пыль, когда в ригу неожиданно вбежал, запыхавшись, поповский работник и замахал руками, прося остановить работу.

— Чего тебе? — сердито встретил я его, выждав, пока вспотелые лошади на приводе встали, самодовольно помахивая хвостами, и лишь барабан продолжал ворчливо дразнить:

— У-у-у… пустяки!.. У-у-у… пустяки!..

Рябой Архипка, смущенный переполохом, который вызвало его внезапное появление, не знал, с чего начать и мял картуз в корявых, нескладных руках.

— Да ну же, говори! — еще более раздражительно заторопил я.

— Как значит, молодая попадья померши…

— Какая молодая попадья у отца Ивана? Ведь он, без малого, 30 лет настоятелем?

— Ейнова дочь, то есть, что за батю Пустозерского выдана. На престольный, вечерысь, погостить к нам приехала… А сам-то батюшка — ныне поутру… (его требы дома задержали). Да так и обмер, как покойницу… жену, значит, свою увидел… Так и повалился! — загнусил торопливо Архипка, видимо волнуясь от необычного важного поручения и давясь словами…

— Ну, померла — царство ей небесное!.. Чего ж тебе надо?

— Царство небесное! — жалостливо отозвались, быстро крестясь, девки и бабы, уже успевшие, с вилами и граблями в руках, обступить его, чтобы послушать любопытную новость.

— Полечить покойницу, значить, батюшка с матушкой тебе приходить велели! — наконец неожиданно выпалил Архипка…

— Ах, глупой, глупой!.. Да нешто упокойничков лечат?! — закачали головами бабы, а девки задорно захихикали…

Решив, что с молодой попадьей, вероятно, глубокий обморок и ее родители нуждаются в моем совете, я с досадой передал свою работу старосте и поспешил выручить Архипку.

— Ну ладно, иди себе домой! Скажи — приду сейчас, только помоюсь…

В округе я был единственный образованный человек. Приходилось, поэтому, не только писать всякие прошения мужикам, давать агрономические и юридические советы, но и — «порошки» от лихорадки, «полоскание» от горла, перевязывать раны и т. д.

Я, по мере возможности, пополнял свои медицинские познания, покупал и раздавал лекарства для подания первой помощи. А главное, — ободрял растерявшихся, просиживал ночи у труднобольных… утешал… Мужики говорили, что от одного моего «глаза помогает». И, в конце концов, за мной утвердилась в округе слава чуть не всемогущего колдуна.

— А за доктором послали? — крикнул я вдогонку Ар- хипке.

— Как же… Как помирать стала, подводу за ним угнали, — отозвался он, весело шагая.

«Покойница» лежала еще на кровати, покрытая простыней, когда я пришел к нашему старику-батюшке. Около нее уже возился поджарый «доктор» на тоненьких ножках, оказавшийся «земским фельдшером», живущим в 25 верстах, случайно очутившимся поблизости.

— Ну что? — обратился я в нему.

— Я приехал, уже когда все было кончено, — как-то конфузливо отозвался он.

— И вы ничего не предприняли?..

— Ничего… Она уже была без пульса… А у меня — ни шприца, ни возбудителей с собой не было… Ведь я с оспопрививания прямо…

— Ко мне бы послали, — лез я с юношеским задором, чувствуя неодолимую потребность «заступиться» за покойницу.

— Поздно!..

— А все-таки, попробовать бы, — не унимался я… — Ведь такая загадочная, скоропостижная смерть…

— Еще утром сегодня веселая Маша встала, — вставила, давясь слезами, матушка, — вишь, она на 4 месяце тяжела…

— Воля Божья! — вздохнул старик-отец.

— А может просто — глубокий обморок?., летаргический сон? — приставал я к фельдшеру. — Ведь бывает!.. Попытаться бы! У меня есть и эфир, и камфара, и кружка для физиологического раствора…