Книга пути - [8]

Бомпер засмеялся почти добродушно. Ему показалось, что один из тех утренних велосипедистов вошел к нему, чтобы сказать, что он не хочет ехать к далекому горизонту и просит разрешения сломать свой велосипед.

— Почему вы смеетесь? — спросил, удивившись его смеху, Рамачария. — Вам, может быть, смешно, что я, индийский писатель, прошу вас написать роман, который мы должны были бы написать сами. Мы пишем, хотя я сознаюсь вам совершенно искренне, что еще не так хорошо знаем жизнь наших рабочих, но мы, я скажу не без гордости, мы имеем произведения мирового значения. Но раз вы здесь и будете писать об Индии, вы не можете плохо написать о людях нашей страны...

Бомпер нахмурился. Как заблуждается этот, по-видимому, добрый человек, называющий себя писателем!

— Послушайте, — сказал он, стараясь говорить медленно, чтобы в его словах не было обидного волнения и нажима, — вы слышали, что такое антигуманизм?

— Это что-то направленное против человека? — спросил Рамачария.

— Совершенно верно. Я хочу вам пояснить. Человек больше не центр мировой жизни. Вы сами говорите — он в массе голоден, нищ, грязен, болен. Так повсюду. Герой — это деталь прихоти воображения. Литература не имеет никакого соприкосновения с действительностью, с политикой. Все прошлые века перемолоты, и пыль развеяна. Мы сейчас в том периоде, когда человечество сменяет все, вплоть до отношения к космосу, к богу, к ощущению окружающего мира, к женщине, к морали, ко всем отмирающим чувствам. Чем больше будет хаоса, тем скорее явится новый мир.

Роман, о котором вы говорите, пригоден для кого? Европа настолько ушла вперед, далеко ушла, что возвращаться к содержанию, взятому из так называемой народной жизни, — это нечто такое, элементарнее чего трудно себе представить. Зачем роману нужен человек? Какая чепуха — какое-то действие! Это все было в прошлом, которое стало предрассудком. Мы идем сквозь материальную сторону жизни, свободные от повседневности. Шестидесятые годы будут бессвязными, беспокойными, с энергией, растрачиваемой во все стороны. Правда, для отсталой Азии такая форма, как бывший роман, еще сохраняет свою силу. Вы еще можете писать о человеке, но нам, передовым европейцам, человек ни к чему. Это тоже предрассудок. В мире наступила полная неустойчивость. Мир — это театр абсурда, это распад всего, что составляло ложное основание цивилизации. Мы, передовые писатели, за распад. Пусть придет распад — в нем зерна будущего!

Он замолчал и смотрел, как Рамачария платком вытер пот со лба. Он был налит волнением, но сдерживался.

— Так вот что такое дегуманизация! — наконец сказал Рамачария. — Теперь мне кое-что ясно. Не все, нет, я, наверное, действительно отсталый человек.

— Да, — твердо сказал Бомпер, снова прохаживаясь перед гостем. — Человек, повторяю, не центр жизни. Мы, как, художники, должны встать над «человеческим». Искусство не обязано брать на себя защиту интересов человека. Сверхдействительное — единственное, что еще осталось, мир сновидений!

— Но кто же вы? — спросил Рамачария, протирая свои очки и смотря на собеседника с жалостливой улыбкой.

— Я проповедник нечеловеческого! — ответил с вызовом Бомпер.

Рамачария грустно улыбнулся одними глазами.

— Я вижу, — сказал он после некоторой паузы, — что вы не отказываетесь от литературы, но вы все ваши усилия направляете на то, чтобы увести читателя, современного человека, от реального мира с его глубокими трагическими проблемами. Вы хотите создать произведения-наркотики, полные литературного героина, которыми подмените настоящее искусство, но я не могу понять, зачем вам это нужно. Может быть, вы хотите, чтобы эти голодные люди впали в некий гипноз, вошли в мир призраков и забыли о том, что за стенами, например, кино, где кинофицированы ваши книги, где им покажут мир снов, есть жестокая, беспощадная жизнь. Вы хотите, чтобы ваши читатели усыпляли себя сонной лихорадкой и скользили, усыпленные вами, в бездну, которая вполне реальна, потому что это бездна социальной несправедливости, бездна рабства и унижения человеческого духа...

Бомпер даже замахал руками перед лицом своего противника.

— Послушайте, я не хочу ничего знать ни о коррупции, ни о положении рабочего класса, ни о том, как укрепить ваш государственный сектор или как устранить голод в деревне, где ослы стали ростом с собаку; я не хочу знать ваших отношений с капиталистами и ростовщиками или найти довод, чтобы Китай перестал угрожать Индии...

Рамачария встал. Он с достоинством поклонился и сказал, направляясь к двери:

— Мистер Бомпер! Иностранцы, приезжающие в Индию, привыкли называть ее страной чудес. Но сегодня я услышал чудеса, которые появились с Запада. Я желаю вам успеха в ваших сверхчеловеческих поисках...

— А я, — сказал Бомпер, — желаю вам кончать с чепухой о человеке. Напишите в старом духе роман и назовите его «Последний роман о человеке». Это будет сенсация, и вы станете всемирно известны!

Рамачария раскланялся и тихо вышел из комнаты, ничего не ответив.

Когда Яков Бомпер в своих сомнениях достиг предела, подводя итог бесцельной своей поездке, не обогатившей его никакими ошеломляющими открытиями, и решительно собирался прекратить дальнейшую растрату времени, появился Шри-гуша.