Книга потерянных вещей - [3]

Той ночью они оставили маму в церкви. Если бы Дэвид мог, он бы не покинул ее одну. Он гадал: одиноко ли ей? Знает ли она, где находится? Она уже на небесах или это случится, когда священник произнесет последние слова и гроб закопают в землю? Ему не хотелось думать, что мама лежит там в одиночестве, запечатанная деревом, медью и гвоздями, но он не мог говорить об этом с отцом. Отец бы не понял, и все равно ничего не изменить. Ему нельзя было остаться в церкви, поэтому он пошел в свою комнату и пытался представить, каково ей сейчас. Он задернул шторы на окнах и закрыл дверь в спальню, чтобы стало как можно темней, а потом залез под кровать.

Под низкой кроватью было совсем тесно. Она стояла в углу, и Дэвид протискивался туда, пока не коснулся стены левой рукой. Тогда он крепко закрыл глаза и лежал совершенно неподвижно. Немного погодя он попробовал поднять голову и сильно ударился о рейки, на которых лежал матрас. Дэвид надавил на них лбом, но они были приделаны накрепко. Он попытался руками приподнять кровать, но она оказалась слишком тяжела. Дэвид вдыхал запахи пыли и своего ночного горшка. Он закашлялся. Глаза наполнились слезами. Он решил вылезти из-под кровати, но сколько ни ерзал, выбраться отсюда не получалось. Он чихнул и больно стукнулся головой о дно кровати. Его охватила паника. Голые ноги елозили по деревянному полу в поисках опоры. Вцепившись в планки, он подтягивался и перебирал руками, протискиваясь к изголовью кровати, пока не сумел наконец вылезти наружу. Он встал и, тяжело дыша, прислонился к стене.

Вот какова смерть: быть на веки веков замурованным под спудом в тесном пространстве.

Маму похоронили январским утром. Земля была твердой, все надели пальто и перчатки. Гроб казался слишком коротким, когда его опускали в землю. В жизни мама всегда была высокой. Смерть уменьшила ее.

В последующие недели Дэвид погрузился в книги, потому что его воспоминания о маме были неразрывно связаны с книгами и чтением. К нему перешли те ее книги, что считались «подходящими». Он читал романы, которых не понимал, и стихи, толком не зарифмованные. Иногда он задавал о них вопросы отцу, но того мало интересовали книги. Дома он все время читал газеты, и над страницами, как над сигнальными индейскими кострами, поднимались завитки трубочного дыма. Он больше, чем обычно, был захвачен событиями современного мира, потому что армии Гитлера продвигались по Европе и все более реальной становилась угроза нападения на их собственную страну. Мама Дэвида однажды сказала, что отец раньше читал много книг, но утратил эту привычку, с головой погрузившись в газетные статьи. Теперь он предпочитал газеты с длинными колонками, где каждая буковка была аккуратно уложена вручную, дабы сообщить новости, теряющие всякую значимость почти сразу после появления в газетных киосках. Эти события устаревали и умирали в момент прочтения, оставленные позади другими событиями из окружающего мира.

Истории в книгах не сравнятся с газетными историями, говорила мама Дэвида. Истории из газет — как только что пойманная рыба, достойная внимания лишь до тех пор, пока она остается свежей, то есть совсем недолго. Они похожи на уличных мальчишек, вразнос торгующих вечерними выпусками, шумных и назойливых. А настоящие, правильно выдуманные истории напоминают строгих, но всегда готовых помочь библиотекарей в богатой библиотеке. Истории из газет иллюзорны, как дым, и долговечны, как мухи-однодневки. Они не пускают корней, а стелются по земле, подобно сорной траве, и воруют солнечный свет у более достойных рассказов. Мысли отца Дэвида всегда были заполнены визгливыми соперничающими голосами, умолкавшими лишь тогда, когда он переставал уделять им внимание, но их гам тут же сменялся новым. Все это мама с улыбкой шептала Дэвиду, пока отец хмуро кусал свою трубку. Он понимал, что мама и Дэвид говорят о нем, но не желал доставлять им удовольствие и показывать, что они раздражают его.

Вот почему именно Дэвиду пришлось хранить мамины книги, и он добавил их к тем, что были куплены для него. Среди его книг были истории о рыцарях и воинах, о драконах и морских чудовищах, народные и волшебные сказки. Именно такие книги мама Дэвида сама любила в детстве. Он читал их маме, когда болезнь постепенно овладевала ею, ослабив голос до шепота и сделав дыхание тяжким, как скрежет старого наждака по гниющему дереву. Потом это усилие стало для нее чрезмерным, и она перестала дышать вовсе. После ее смерти Дэвид избегал старых сказок — слишком тесно они были связаны с мамой, чтобы радовать его. Но отречься от этих историй оказалось непросто, и они стали взывать к Дэвиду. Они словно разглядели в нем — во всяком случае, так ему показалось — нечто любопытное и благодатное. Он слышал, как они что-то рассказывают: сначала тихо, потом все громче и все увлекательнее.

Эти истории были очень стары — стары, как сами люди, и сохранились благодаря своей несомненной силе. Книги были прочитаны и отложены, а легенды надолго остались в памяти. Они были и побегом от реальности, и самой альтернативной реальностью. Они были так стары и так необычны, что, казалось, существовали независимо от страниц, с которых сошли. Однажды мама сказала Дэвиду, что мир старых легенд живет параллельно нашему, но иногда стена, их разделяющая, становится столь тонкой и хрупкой, что оба мира смешиваются.