Книга, обманувшая мир - [173]

«Одна такая женщина дала, по-моему, сюжет для памятника всем жёнам — и указала даже место.

Это было на Куйбышевской пересылке, в 1950 году. Пересылка располагалась в низине (из которой, однако, видны Жигулёвские ворота Волги), а сразу над ней, обмыкая её с востока, шёл высокий долгий травяной холм. Он был за зоной и выше зоны, а как к нему подходить извне — нам не было видно снизу. На нём редко кто и появлялся, иногда козы паслись, бегали дети. И вот как-то летним и пасмурным днём на круче появилась городская женщина. Приставив руку козырьком и чуть поводя, она стала рассматривать нашу зону сверху. На разных дворах у нас гуляло в это время три многолюдных камеры — и среди этих густых трёх сотен обезличенных муравьёв она хотела в пропасти увидеть своего! Надеялась ли она, что подскажет сердце? Ей, наверно, не дали свидания — и она взобралась на эту кручу. Её со дворов все заметили и все на неё смотрели. У нас, в котловине, не было ветра, а там наверху был изрядный. Он откидывал, трепал её длинное платье, жакет и волосы, выявляя всю ту любовь и тревогу, которые были в ней.

Я думаю, что статуя такой женщины, именно там, на холме над пересылкой, и лицом к Жигулёвским воротам, как она и стояла, могла бы хоть немного что-то объяснить нашим внукам.

Долго ее почему-то не прогоняли — наверно, лень была охране подниматься. Потом полез туда солдат, стал кричать, руками махать — и согнал» ^{179}.

Сопровождается этот эпизод в «Архипелаге» следующим примечанием:

«Ведь когда-нибудь же и в памятниках отобразится такая потайная, такая почти уже затерянная история нашего Архипелага! Мне, например, всегда рисуется еще один: где-то на Колыме, на высоте — огромнейший Сталин, такого размера, каким он сам бы мечтал себя видеть — с многометровыми усами, с оскалом лагерного коменданта, одной рукой натягивает вожжи, другою размахнулся кнутом стегать по упряжке — упряжке из сотен людей, запряженных по пятеро и тянущих лямки…»

Воображение писателя впечатляет, но в данном случае такие тематические переброски вводят в сильное смущение: только что он вел разговор о памятнике женам заключенных, и тут же переключился на свой фантасмагорический памятник Сталину на Колыме, где сам никогда не был. Очевидно, что все это говорит лишь о своего рода горячечной политизированности сознания писателя, которому всякое лыко в строку — лишь бы било в одну точку, «разоблачало режим».

Поэтому надо спокойно и критично рассмотреть эпизод с женщиной на холме.

Ее образ вольно или невольно запечатлевался в сознании читателей, воспринимавших «Архипелаг» как «чистейшую правду». Особенно это касалось куйбышевских (самарских) читателей.

Следует заметить, что в Самаре Солженицын получил, пожалуй, наивысшее признание после своего возвращения в Россию. Он побывал здесь в сентябре 1995 г. по приглашению тогдашнего губернатора К. Титова — почетным гостем конференции, посвященной одной из старых утопических idee fixe писателя, «возрождению русского земства», а также провел несколько встреч с жителями города и выступил по местному телевидению. В память об этом событии в 2008 г. издательство Самарского государственного университета выпустило целую книгу «А. И. Солженицын и Самара» ^{180}. В ней несколько раз упоминается эпизод с женщиной и пересыльной тюрьмой, и один из авторов книги тележурналист Вит. Добрусин сделал даже такое чувствительное признание: «Когда я читаю это место в “Архипелаге”, слезы наворачиваются…» Видимо, с подобными эмоциями и была связана шумная кампания за сохранение остатков пересыльной тюрьмы, развернувшаяся в Самаре в 2009 г. В борьбу включилась пресса, включая радио «Свобода», но безрезультатно, ибо, как было установлено, все бараки пересылки были снесены еще в 1950-е гг., а здание столовой ГРЭС на Волжском проспекте, 15 (вокруг которого разгорелся сыр-бор) имело лишь косвенное отношение к бывшей «зоне», так как здесь находилась ее вахта-проходная, а на месте «зоны» давно построена гостиница «Волга».

Весь этот шум, однако, оказался не бесполезен, поскольку выяснилось, что многие из самарцев все-таки не являются поклонниками Солженицына, не слишком доверяют тому, что он писал, в том числе — мелодраматической истории о женщине на холме. Несуразица у автора, с местной точки зрения, в том, что он предлагал поставить статую женщине «именно там, на холме над пересылкой, и лицом к Жигулёвским воротам, как она и стояла». Но если эта апокрифическая героиня смотрела в сторону тюремного двора, то её лицо никак не могло быть обращено к Жигулёвским воротам. Берег Волги и территория тюрьмы находятся на западе от холма, а Жигулёвские ворота (место, где Волга, сделав резкую петлю, проходит между Жигулёвскими и Сокольими горами) — на севере, выше по течению Волги, и если смотреть с холма в сторону берега, то увидеть их никак нельзя. Кстати, холм или косогор тоже давно застроен и его венчает монумент Трудовой славы куйбышевцам, много сделавшим для Победы в Великой Отечественной войне.

Но основные сомнения в правдивости писателя возникают прежде всего из-за явных фактологических противоречий или нестыковок в самом тексте приведенного выше эпизода «Архипелага». Конечно, никто не поверит, что женщина, даже «безумная», как предполагает Солженицын, поехала бы из Москвы искать мужа в пересыльную тюрьму, которая находится невесть где. Это все-таки не XIX в., не декабристки-дворянки, которые могли себе такое позволить и ехали куда дальше. Маршруты же этапных эшелонов в эпоху ГУЛАГа, как и точки пересылок, держались в строгой тайне, а об этом факте не мог не знать автор, сам шедший этапом. Следовательно, полагать, что на холме оказалась жена заключенного, добравшаяся сюда из Москвы, — верх абсурда. Видимо, понимая это, писатель делает уточняющую ремарку: это была «городская», т. е. местная женщина, «выглядывавшая» своего, недавно арестованного мужа или брата.