Книга об отце - [38]

Я сначала думал, что и это реакция против моего настроения, но потом убедился, что это не так, и если даже реакция, то много глубже простой инстинктивной борьбы за самостоятельность... Это реакция на нашу слишком абстрактную жизнь...

Я помню, что у меня общие формулы явились довольно поздно. Наша семья была простая, вопросами никто не задавался, до общих формул я доходил постепенно от частностей жизни.

У них дело шло обратно; они вырастали в атмосфере. общих взглядов и формул, а частности жизни от них скрыты... И теперь они спрашивают: что же такое эта жизнь...

...В начале каникул она (Соня. - Ред.) разослала {127} всюду в уездные управы Полт[авской] губ[ернии] просьбы и еще на Кавказе получила два ответа и... начались справки о благонадежности... Ответ получился из Пирятина и Кременчуга. Она выбрала Пирятин, но затем - назначение затянулось...

И мы ехали за границу под впечатлением возможности неудачи. В Румынии живет ее дядя, д[октор] Петро, которого обе очень любят. Он не мастер на обобщения, редко принимает участие в отвлеч[ённых] спорах, но живет цельно, т. е. согласно со своим характером и взглядами. Он врач бедных, философ, живет изо дня в день без денег, всюду любим, со всеми обращается просто.

...Около Знаменки и Елисаветграда в вагон III класса... нахлынула толпа "призывных". Всюду по дороге - отголоски войны, проводы, причитания, слезы. В нашем вагоне все было занято мгновенно, взято с бою. Внизу - плачущая еврейка с мальчиком. Мужа только что взяли... Ребенок "целовал рука, целовал шинелька, целовал шапка. Тату, не ходи"... Напротив сидит призывной еврей с грустными глазами, в которых стоят слезы. Рядом плачет баба-христианка. Другая, христианка же - утешает еврейку и рассказывает нам, что она ее знает и что детям остается только умирать... Над головой, на подъемной скамейке сидит полупьяный резервист и от времени до времени отчаянно зудит на отвратит[ельной] гармонии. Он без голосу, - потерял голос, разбивая с толпой буфет в Александровске. Какая-то баба, говорят, кинулась на рельсы, мать умерла на вокзале, прощаясь с сыном... Я со страхом слушаю все это: и сердце сжимается за этих людей, и думается, как вся эта ужасная драма ляжет на неокрепшую душу моей девочки...

В Румынии среди симпатичных людей и в симпатичной обстановке ее настроение не проходило, и мне было {128} так тяжело, как уже давно не бывало... Просыпаясь по утрам, когда я будил ее поцелуем, она с тоской спрашивала: "Боже мой! Мне не удастся попасть в учительницы..."

Я тоже этого боялся. Это инстинктивное стремление к самостоятельному трудному делу в суровых условиях - здоровое указание здоровой в основе души. Меня пугают ее молодостью и хрупкостью. Но я больше боюсь ослабления общего жизненного тона... Пусть попробует резкого веяния "частностей жизни"... Разочарование тоже менее возможно в этой области: она будет иметь дело с атмосферой детства, а оно всюду хорошо, а в деревне и в школе может быть лучше, чем где бы то ни было...

На этом фоне проходит наша жизнь в Синайе. Чудные горы, свежая осень, чуть только желтеющие леса, скалы, тучи, свешивающиеся с горных вершин, дальние прогулки - и все на фоне этой юной острой тоски, которая так больно ложится и мне на душу..." (ОРБЛ, ф. 135, разд. 1, папка № 46, ед. хр. 2).

В Румынии мы получили известие от матери, что меня вызывают на работу, и сейчас же вернувшись в Россию, я уехала в дальний конец Пирятинского уезда, в село Демки, помощницей учительницы. Отец часто писал мне, рассказывая подробно о своей работе, сообщая то из Полтавы, то из Петербурга политические и литературные новости. Он старался помочь мне и советами, приезжал посмотреть, как я живу. Увидав хаос у меня в классе, где все время, стоял гул детских голосов, он посвятил педагогике большое письмо, а в заключение прислал "Педагогические статьи" Толстого.

Позднее, когда многое пережитое приблизило меня к отцу по опыту и по годам, мне понятнее стала его мужественная жизнь и спокойный оптимизм, питавшийся страстной любовью к жизни и к людям.

БАНКЕТЫ И СЪЕЗДЫ. ЭПОХА ДОВЕРИЯ

15 июля 1904 года был убит министр внутренних дел Плеве.

"В несколько лет уже третий министр, - писал отец в дневнике 17 июля 1904 года, - не считая нескольких губернаторов!.. Бобриков, Андреев, Плеве... три крупных полит[ических] убийства в течение двух месяцев... И это в стране, "наслаждающейся внутр[енним] спокойствием под сенью самодержавия"... Все государство претерпевает роковое перерождение из государства в широком смысле - в полицию. Напрягаются все силы, пренебрегаются все жизненные интересы страны и все же... даже полиция плохая: глава полиции падает под Ударами убийцы среди бела дня в столице" (ОРБЛ, ф. 135, разд. 1, папка 46, ед. хр. 2.).

Министром внутренних дел после Плеве был назначен П. Д. Святополк-Мирский. В этом назначении сказывалась некоторая попытка изменения политики. Святополк-Мирский в речи, обращенной к представлявшимся ему чинам министерства, обещал в основу своей деятельности положить "искренне благожелательное и искренне доверчивое отношение к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще"... Лишь при этих условиях, говорил он, "можно получить взаимное доверие, без которого невозможно иметь прочного успеха в деле устроения государства". Некоторые черты этого недолгого времени управления Святополка-Мирского, получившего название "эпохи доверия", отмечены в дневниках отца.