Книга об отце (Ева и Фритьоф) - [111]

Мы с матерью поджидали отца, стоя на пригорке в Сёркье. Мы были в светлых летних платьях, потому что солнце сильно припе­кало и не было ни ветерка.

Мама сияла. Слегка откинув голову, она неотрывно смотрела на скалу, где должен был появиться отец. Я обратила внимание, что у нее появилось много седины в волосах, а лицо по-прежнему молодое и без морщин, с коричневым загаром. Накануне во время прогулки мы нарвали горных цветов и украсили ими все комнаты. На  ночной  столик  отца  я  поставила букет  из  полевых  цветов.

Наконец мы услышали оклики отца со склона горы, и все остальные дети, игравшие за домом под окном его комнаты, живо прибежали. Маленький Осмунд, толстенький и неуклюжий, прибе­жал последним, но это ничуть не омрачило его радость. Отец сбе­жал с горы быстрее ветра, разгоряченный и тоже очень загорелый, ничуть не утомленный и не похудевший, каким он бывало являлся к нам в Сёркье.

Его рюкзак был битком набит подарками для всех нас, и, раз­давая их, он радовался ничуть не меньше, чем мы, получая их. «И об этом даже подумал!»— воскликнула мать, когда он извлек из мешка четыре артишока и большущую дыню.

Да, ликование домашних было велико. Разлука бывала долгой и горькой, но тем радостнее было свидание.

Вскоре после приезда отца мне, однако, пришлось уже отправ­ляться в школу. Мне уже нельзя было проводить всю осень в го­рах, а то я отстала бы от класса. Договорились, что жить я буду в мансарде у дяди Эрнста и дяди Оссиана, а днем находиться внизу на первом этаже у тети Малли и дяди Ламмерса, так что устроена я была хорошо. Но, что и говорить, меня очень тянуло назад в Сёркье, ко всем своим, и потому я была очень рада, когда они наконец вернулись домой и мы все собрались в Люсакере.

Но вот отцу опять пришло время уезжать в Лондон, и тут на него свалилось столько всяческих дел, что он даже не успел пови­даться с Вереншельдом, с которым мечтал встретиться и погово­рить. Однако Руал Амундсен ухитрился таки повидать отца, и по весьма важному поводу. Несколько месяцев тому назад Амундсен уже обращался к отцу с просьбой уступить ему на время «Фрам» для экспедиции на Северный полюс, которая должна была про­длиться несколько лет, с целью тщательных научных исследований в северных полярных водах. Амундсен считал, что осуществление этого плана лишь немного отсрочит задуманную Нансеном экспе­дицию на Южный полюс, но сам-то Нансен хорошо понимал, что отдать «Фрам» теперь означало навсегда отказаться от мысли о Южном полюсе, а это было нелегким решением.

Он давно уже задумал эту экспедицию и только ждал, когда освободится от других обязательств, чтобы уехать, тем более что все было уже основательно подготовлено. Поэтому он хотел как следует подумать, прежде чем дать окончательный ответ Амунд­сену. При этом он находил, что экспедиция Амундсена для науки так же важна, как и его собственная. Думал он и о Еве. Да, осо­бенно о ней. Жестоко было бы снова покинуть ее. Да и сам он, сможет ли он? С другой стороны, бессмысленно потраченные в Лондоне годы пробудили в нем сильную жажду деятельности, стремление, пока он молод и полон сил, приложить эти силы к на­стоящему делу.

Он все не решался заговорить об этом с Евой и поделиться с ней обуревавшими его мыслями и сомнениями. Она при своей чуткости понимала, что он страдает оттого, что стоит перед важ­ным решением, но тоже не решалась первая этого коснуться. Так они и ходили друг около друга, словно кошка вокруг миски с го­рячей кашей, и оба мучились, и чем дольше это тянулось, тем меньше решимости оставалось у Фритьофа. В конце концов он не выдержал и излил Еве все свои сомнения. Не думая о себе самой, она сумела понять его мысли с таким сочувствием и такой прозор­ливостью, что он был этим потрясен до глубины души. И тем не менее он никак не мог принять окончательное решение, и когда пришел Амундсен и ждал в зале ответа, Ева не могла скрыть своего волнения. Из своей спальни она прислушивалась к медлен­ным шагам Фритьофа наверху в кабинете. Высоко подняв брови, она только взглянула на него, когда он вошел к ней. «Я знаю, чем это кончится»,— сказала она.

Не говоря ни слова, Фритьоф вышел от нее и спустился по лестнице в холл. Там его встретил напряженный взгляд другой пары глаз.

«Вы получите «Фрам»»,— промолвил отец.

На пароходе по пути в Англию он писал Еве:

«Забыть не могу твоей трогательной доброты, когда я наконец ре­шился посоветоваться с тобой по делу Амундсена, о котором я так страшил­ся заговорить. Мне надо было сделать это давным-давно... Я просто дура­чина, все размышляю про себя вместо того, чтобы поговорить с тобой. Ты ведь все равно знаешь все мои помыслы, а я тут соображаю, как избавить тебя от всяких ненужных мучений из-за дел, которые, быть может, никогда не сбудутся. Наверное, ты права, что это нехоро­шо и деликатность такая — ложная и никчемная. Я чувствую такое облегчение после разговора с тобой, и мне все представляется теперь совсем иначе, чем раньше. Как я уже сказал тебе, я теперь знаю, что из задуманной мною экспедиции ничего не выйдет. У меня, в сущности, так много другой работы, которую мне очень нужно закончить.