Книга о странных вещах - [30]

Эсфирь Наумовна поднялась и вышла на кухню. Слышно было, как она раздраженно гремит там посудой.

Через некоторое время она заглянула в комнату.

— Будешь пить чай?

— Нет, — сказал старик.

— Ты всегда пытаешься спорить, — сказала Эсфирь Наумовна. — Глупо. Очень глупо. В конце концов, все это было уже давно. Семен Гедальевич умер в шестьдесят восьмом.

— Да, — Лазарь Александрович старательно делал вид, что смотрит телевизор. — Я помню, как ты рыдала. И я помню, как ты два месяца ходила в трауре.

— Можно подумать! — повысила голос старуха. — Можно подумать, что ты всю жизнь сам был примерным семьянином. Мне не хватит пальцев, чтобы вспомнить все твои привязанности и симпатии, даже если я разуюсь.

— Но я никогда не выставлял их демонстративно напоказ, — отрезал старик.

— Мог бы уйти тогда, — подумала вслух старуха.

— Когда? — Лазарь Александрович печально улыбнулся. — В пятьдесят втором? И стать участником сионистского и контрреволюционного «Джойнта»? Интересно, сколько бы лет мне пришлось отсидеть в лагере за супружескую неверность? Твой папочка недвусмысленно предупредил меня тогда о последствиях, как он сказал, любого непродуманного шага! Но почему не ушла ты?

— А зачем? — удивилась Эсфирь Наумовна. — Плохо или хорошо, но мы нашу жизнь прожили. И еще неизвестно, что было бы, уйди я от тебя к Семену. Он ведь был женат на дочке второго секретаря обкома. Ты же помнишь Касьяника? Он всегда был решительным мужиком!

— Замолчи, Эсфирь, — сказал старик. — Что меня всегда раздражало, так это твой непроходимый цинизм!

— Ох-ох-ох! — проговорила Эсфирь Наумовна, но все-таки замолчала.

Ближе к ночи она постелила.

— Не кури на ночь, — строго сказала она. — Иначе ты всю ночь будешь кашлять и я, как всегда, не высплюсь. Мне утром в поликлинику идти.

Уже засыпая, Эсфирь Наумовна спросила:

— Лазарь, тебе не кажется, что в доме пахнет газом?

— Я ничего не включал, — сказал старик, и это было чистой правдой. Чайник включала жена, она и забыла про него. А чайник закипел, выплеснулся и затушил конфорку. Поэтому, когда мучающийся бессонницей Лазарь Александрович все-таки встал около двух часов и пошел покурить, газу уже набралось вполне достаточно, и воспламенившаяся спичка сделала свое дело — от взрыва вылетели стекла в соседних домах, а вспышку взрыва заметил даже израильский шпионский спутник «Экзот-244».

Маленькие разногласия всегда ведут к большим недоразумениям, которые обычно заканчиваются только на кладбище.

Они лежат под одним памятником — серым, невзрачным, сделанным из гранитной крошки. Понятное дело, все богатые родственники уже уехали, а оставшиеся бедные не могли поставить роскошное надгробие.

Иногда слышно, как Эсфирь Наумовна укоряет мужа:

— Лазарь! Ну что ты все лежишь и лежишь? Прогулялся бы! Погода какая!

— Ты опять ходила к Семену Гедальевичу? — скрипуче интересуется старик.

— Да нет же, нет! — сердится старуха. — Разве ты забыл, что он на Ворошиловском кладбище лежит? Лазарь, восстань! Весна на улице! Сирень уже вовсю цветет!

Последнее время они ссорятся все реже. Все больше молчат. И это понятно — что ссоры тому, у кого впереди Вечность?

Бесконечная история

— Домовинами поменяться? — взвизгнули в непримечательной густо поросшей травой могилке на трех человек. Даже памятник у нее был из гранитной крошки, а по нему выбиты имена с фамилиями и даты. — А ты на нее заработала, на хорошую домовину? Нет у меня дочери, нет! Пропила ты родство, Люська!

— Боря! Боря! — укоризненно и печально вмешался женский голос.

— А ты не встревай не в свои дела! — уже мягче сказал мужчина. — Ишь, стрекоза прилетела! Кто ее только к нам подзахоронил, бесстыдницу эту?

Я тридцать лет на моторном заводе! Да я мальчишкой у станка встал, в четырнадцать лет цену рабочему поту узнал. А эта разлетелась на все готовенькое. Всю жизнь за нашими спинами прожила и здесь разохотилась: гробами, видите ли, ей поменяться захотелось!

— Боря! Боря! — глухо и безнадежно пробубнила женщина.

— Что, Боря? Ну, что — Боря? — сказал мужчина. — Вот и жили так же: ей бы задницу для воспитания надрать, а ты за нее все вступалась. И добилась своего — ее подняли и трех внуков тоже нам растить пришлось, пока она подолом махала, мужика очередного завлекала!

— Молчал бы, папашка, — визгливо сказала еще одна женщина. — Воспитывал он! Не просыхал ведь, от проходной до пивной, а от пивной до дома — так вся твоя жизнь и прошла.

— А ты меня тем не попрекай, — отрезал мужчина. — На свои пил, на заработанные! Чужого сроду не пропивал!

Тут и гадать не приходилось — семейная ссора была уже в самом разгаре. Мастер моторного завода Борис Степанцов с дочерью воевал. Война эта была бесконечной, каждый день они чем-нибудь друг друга попрекали. Да и надо сказать, дочка у Степанцова была особа истеричная, нервная и с запросами. То мать начинала выживать, то у отца погребальные ленты стащить пыталась. Начиналось с подобных мелочей, а заканчивалось обычно широкомасштабными баталиями, в которые приходилось вмешиваться и старосте участка, и соседям. Басаргин в эти дрязги вмешиваться не хотел, хотя, если откровенно, отвлекали они от спокойных размышлений о вечном.