Книга о странных вещах - [26]

— Миша, не надо нас пугать, — сказал Сырдарьянц. Похоже, он выступал от имени всех покойных евреев. — Если говорить серьезно, вся земля — это общее кладбище.

— Тогда всем нам должно быть все равно, где лежать! — возразил Шимкус.

— Лежать надо там, где положено, — возразили ему. — Лучше — в долине Иосафата. Если мы будем лежать далеко, то когда протрубят ангелы и поднимут мертвых из земли, не получится ли так, что мы опоздаем?

— Бросьте эти глупости, — сказал Шимкус грустно. — Долина Иосафата — это собирательный образ. По сути своей — это все кладбища Земли. Разве Яхве позволит, чтобы кто-нибудь из нас опоздал?

— А разве ты не знаешь старой поговорки? — возразил Сырдарьянц. — Береженого, Миша, и бог бережет.

Что говорить? Упрямому ослу глупо нашептывать правду в его длинные уши. Вскоре выборные ушли, а Моисей Шимкус еще сидел у своей могилы с мраморным бюстом, смотрел в небеса и задумчиво качал головой. Он сидел долго — до первых петухов.

Воистину, свобода — это то, от чего сходят с ума даже мертвые.

Прежде чем лечь, он кротко помолился на слегка порозовевший восток и обратился к Богу с просьбой вразумить небесный ОВИР на оправданную жестокость.

Скучная склока

Было общее собрание участка.

Ночь выпала звездная и теплая, в такую ночь в гости сходить, послушать, как парочки шепчутся на скамеечках, а то и просто поглазеть на небеса, где щекастой ласковой купчихой масляно лыбится луна. Нет, собрание устроили. И добро бы в масть, а то решили разбирать заявление покойной Приютиной, которая жаловалась, что сосед нарочно в ее могилку грунтовые воды отвел, ухудшая таким образом условия вечного существования. Сосед Басаргин, угрюмый малый лет сорока в потертом уже костюмчике, скучно сидел на бугорке, равнодушно разглядывая собравшихся.

Выслушав заявительницу, обратились к предполагаемому виновнику.

— Было дело? — прямо спросил староста участка мудрый еврей Шимкус.

— А чего она у меня оградкой почти треть участка оттяпала? — огрызнулся Басаргин. — Это не ухудшение, да?

Шимкус посмотрел.

Оградка могилки Приютиной и в самом деле нагло и беззастенчиво залезала на чужую территорию. Даже березка, которую жена Басаргина посадила, и та оказалась на ее площади.

— Это ж не она, — сказал Шимкус. — Это родственники ее. А вот грунтовые воды…

— А мне болт положить на нее и на ее родственников, — упрямо сказал Басаргин. — Вы положение о захоронениях читали? Читали? А там все черным по белому расписано. Вот пусть своим родственникам и скажет, чтобы исправили. Мне чужого не надо, нам бы своего не упустить. Пусть все по положению будет, тогда и претензии пускай выставляет! — Он подумал и нахально добавил: — И вообще, при чем тут я? Это ее племяш березку поливает, старается пацан, а она на меня бочки катит!

— Вы это прекратите, — строго сказал Шимкус. — Не на базаре!

— А ты бы вообще помолчал, — еще больше обнаглел Басаргин. — Ишь, раскомандовался! Езжай к себе, там и командуй! Хоть синагогой!

— Здесь я родился, — сказал староста, — здесь и лежать буду. Если таких прохвостов, как ты, слушать, Акина Аббебе в Эфиопии лежать надо, уважаемому Арутюну Галуянцу добиваться воссоединения с покойными родственниками в Армении. Вы этот национализм прекращайте, покойник Басаргин! Вы на многонациональном кладбище лежите, у нас все покойники равны!

— Да? — Басаргин скверно усмехнулся. — Ты это Мише Сологубу скажи!

Похороненный на участке преступный авторитет Михаил Сологубов и в самом деле вел себя ненадлежащим образом. Вот и сейчас он на общее собрание даже не показался, хотя его заранее приглашали несколько раз. Конечно, в его бетонированный склеп вода не затечет, хоть все вокруг зальются. И компания у него собиралась очень подозрительная — половина покойников в наколках от горла до пупа, у остальных — пальцы врастопырку. А чего им не собираться? Мише в гроб магнитофон положили, вот они и собирались, как сами говорили, перезвездеть да «Лесоповал» с Михаилом Кругом послушать.

— Вы на других не кивайте! — повысил голос Шимкус. — Лучше о своем поведении подумайте! Не в хлеву живете, на образцовом кладбище!

— А идите вы все! — нервно сказал Басаргин.

— Посмотрели бы вы на себя со стороны, — Шимкус погрозил ему пальцем. — От вас не то что ангелы, бесы отказались!

— Чья бы корова! — грубо сказал Басаргин.

— Да он над нами издевается! — всплеснув бесплотными ручками, определила Приютина.

— А ты, мымра, вообще голос не подавай! — посоветовал Басаргин.

Несколько мгновений спустя тихий кладбищенский участок превратился в рынок. Галдели все, причем никто никого не слушал. Что там говорить, попробуй годы лежать спокойно и размеренно, обязательно ведь захочется выговориться. Скука — то поле, на котором взрастают склоки.

— Тихо! — неожиданный повелительный возглас заставил всех обернуться. — Хорош бакланить!

Картинно опершись на надгробье, у своей могилы стоял злой Миша Сологубов. Из-за широкой спины его выглядывали блатные и развязные физиономии.

— Давай, народ, расходись! Ишь, устроили партсобрание! Кыш, я сказал!

Что тут говорить? Народ потихоньку начал расползаться, пусть даже многие недовольно ворчали, но негромко — так, чтобы Миша или его братва не услышали. Когда лежишь на кладбище, кажется, что больше уже и бояться нечего. Но люди здесь собрались пожившие, испытавшие кое-что на своем веку а потому знали, что бывает на свете кое-что и похуже смерти. Что, спросите вы? Да хотя бы прожитая ими серая и совершенно ненужная для остальной Вселенной жизнь.