Книга о странных вещах - [23]

А вокруг него, как нарочно, народ подобрался — сплошь бомжи да бичи с многолетним стажем. Тут немного пояснить надо, чем они друг от друга отличаются. Бомж — лицо без определенного места жительства и занятий, бродяга, одним словом. А бич — это бывший интеллигентный человек, который из этой категории вышел по чисто личным причинам — без документов на месте смерти оказался или родственники по скупости своей его признать не захотели, пусть, мол, государство о покойнике заботу проявляет, нечего честных людей в растраты вводить.

Андрей Иванович Гуляев оказался из тех, кто в нужном месте и в нужное время оказался без документов, чтобы личность его удостоверили.

Нельзя сказать, что положение его на кладбище было очень худым. Ну да, у большинства домовины отдельные, даты рождения и смерти обозначены, неважная, да фотография стоит, все, одним словом, чин по чину. А в общей могиле, как в коммунальном общежитии, только и смотри, кто на тебя сверху плюнет, кто сзади помочится.

В соседях у Гуляева оказались бомж Нелыба, родом с Украины, хотевший подзаработать на одной из царицынских строек, но спившийся и пустившийся в скитания по подвалам. С другой стороны его бич донимал — Иван Вонифатьевич Тихий. С этим даже посложнее дело оказалось, он по причине полной утраты памяти в психбольнице оказался, прошел курс лечения и вспомнил, на свою беду, что был похищен инопланетянами для болезненных медицинских опытов. Дурачок! Да эти опыты в сравнении с лечением, которому его в психушке подвергли, детской игрой показались бы. И года не прошло, как Иван Вонифатьевич умер от рук нерадивого последователя Гиппократа, так и не вспомнив даже под лечебным электрошоком, кто он и откуда появился в Царицыне.

В друзья они к Гуляеву не набивались, но жизни учили.

Каждый вечер они уходили наверх, а возвращались в состоянии веселого подпития, пели в могиле разные песни, и так громко, что их могли услышать посетители кладбища. А кладбище, как известно, не для песен, на кладбище нет места веселью, на кладбище должно скорбеть.

— Пьете все, пьете, — сказал Гуляев соседям. — Конечно, свинья грязь всегда найдет. Но все-таки, интересно мне, где вы выпивку находите?

— Чудак, — сказал покойник по фамилии Нелыба. Ну тот, который из бомжей. — Ты пустые бутылки у столиков видел?

— Ну? — удивился Гуляев.

— Баранки гну! — сказал Нелыба. — Когда бутылка становится пустой, какой она для живых становится? Мертвой! Мертвой она становится! А для нас она тогда какая? А для нас она тогда живая. А значит — полная! Теперь понял?

Теперь и Гуляев начал выпивать. Пустых бутылок на кладбище хватало — и из-под простой водки, и из-под дорогих грузинских вин, встречались даже пузатые бутылки из-под текилы и французского коньяка, тех напитков, которых Гуляев при жизни не пил, а теперь вот попробовал.

Со временем он даже обжился и начал шутить. Ему нравилось присыпать землей землекопа, белым привидением выплыть ночью перед влюбленной парочкой или в сумерках раскачивать черный крест на старой могиле, пугая тем и живых и мертвых. Но больше всего ему нравилось прогуливаться по центральной аллее в ожидании случайной прохожей, которая решалась сократить путь и пройти через кладбище. Обычно женщина цеплялась за него и, причитая, шла рядом.

И когда она признавалась в том, что ужасно боится мертвых, Гуляев останавливался, строго смотрел ей в глаза, давал ощутить запах тлена и земли и грустно говорил:

— Какая вы глупенькая! Ну чего нас бояться?

Утро рядового дня

Сторож Рзянин сдавал дежурство.

— Все нормально? — бодро поинтересовался смотритель кладбища Любимый. На работу он приехал в джинсовом костюмчике от Валентино и на пухлом пальчике повыше массивной печатки у него висел еще ключ от БМВ с сигнальным брелоком.

— Ухоронку утром нашел, — доложил Рзянин. — Пошел на восточный участок, а там, у пролома двадцать венков и десять бронзовых табличек с надгробий. Вынести не успели. Я их в подсобку снес, чтобы ребята разобрались.

— Это НЛО шалят, — благодушно сказал Любимый. — Не лежится им спокойно в земле. Снюхались с живыми бомжами, вот и поставляют им всю эту… А те им пустые бутылки у могил оставляют. Может, их святой водой погонять? А, дядя Саша?

— За ней теперь ехать далеко, — проворчал сторож. — Сам знаешь, некому у нас пока воду святить.

— Что еще? — Любимый спрятал ключи в карман, сел в старое продавленное кресло у стола. Взял в руки ручку, чтобы сделать отметку в журнале.

— Покойник Рыбин с четвертого участка опять хулиганит, — сообщил Рзянин. — Четвертую неделю по ночам на стене пишет: «Все бабы — суки!» Мы уж забеливали, забеливали, с ним по-хорошему говорили. Неймется мужику!

— Видать, здорово они ему при жизни насолили, — бодро сказал Любимый. — Бабы, дядя Саша, они такие. Иной раз до печенки достанут. Это только называется — слабый пол. Все?

Сторож потоптался.

— Вот еще что, — нерешительно сказал он. — Раньше у нас все спокойно лежали, никаких разногласий не было ни на там религиозной почве, ни на национальной. А теперь шалят. Вчера в армянском секторе опять два надгробья разбили. А я тебе так скажу: не было в эту ночь живой шпаны на кладбище! Два мента, что на складе ХОЗО дежурили, с бабцами кружились, горилку с перцем аж две бутылки выпили, ну покувыркались, не без этого. Но шпаны — я тебе точно говорю! — шпаны не было.