Книга о счастье - [24]

да. И не только он, но и бесчисленное множество святых, открывших для себя эту сторону жизни, которая основана на понимании, на вере, на ощущении личного бессмертия. Потому что все, что в этой жизни можно пережить тяжелого, даже катастрофического, все это не так страшно человеку, как его личная смерть, личное исчезновение, небытие. Это делает человека несчастным, потому что обесценивает всю его жизнь.

Напротив, вера в личное бессмертие, вера в Христа Воскресшего дает ощущение осмысленности любых страданий и переживаний, потому что за ними стоит нечто грандиозное, нечто неизмеримо большее, чем твоя жизнь, которая сложилась так, а не иначе. За этим стоит твое же личное бессмертие, в свете которого все совершенно по-другому: и болезни, и несчастья, и неудовольствия. И, на мой взгляд, вот именно это и есть главный источник счастья, который укоренен в христианской вере.

Я думаю, что древние христиане были воодушевлены собственным бессмертием и с этой верой шли на муки. Что значат сегодняшние страдания и мучения, если бессмертен сам человек и его душа! Они верили, что Христос Воскресший стоит рядом и протягивает руку каждому, и они были переполнены этой радостью. И поэтому христианство обладало мощной силой, оно ощущалось людьми в ранние века как религия жизни, вселяющая огромный оптимизм. Христианство было провозвестником того, что смерти больше нет. Да, она существует как переход из одного бытия в другое, но больше смерть не страшна, потому что она не есть предел.

Значит, все имеет смысл?

Вот эта благая весть дает основание очень многим жизненным стремлениям. Прежде всего, стремлению к смыслу. Если жизнь продолжается, значит, все, что я делаю здесь, имеет смысл. Имеет смысл моя любовь, мои поступки, мои близкие. Имеет смысл, что я оставлю после себя и как я продолжу жить со своими родными и любимыми в загробной жизни.

В свете бессмертия и любовь получает совершенно другое «расширение». Она становится созидающей силой, потому что она созидает не только здесь, не только временно – она творит на века. Любовь строит тот дом, в котором будут жить многие-многие люди: близкие, родственники, дети, внуки, правнуки и т. д. В психологической работе есть очень важный инструмент, которым мы нередко пользуемся, – это ощущение внуков и правнуков, ощущение силы и любви, которые им дают их предки, о которых они знают, что те родили своих детей в любви, что они любили друг друга. И люди ощущают огромную силу, исходящую от своих предков, как только они восстанавливают свои связи с ними. И именно бессмертие определяет здесь христианское отношение к этим поколениям: они не исчезли, ведь для Бога нет мертвых. Тогда все обретает другой смысл.

Счастлив человек, который знает, что бессмертны его дела, его творчество, его профессия, его отношения с другими людьми. То есть все, что мы делаем каждый день, включается, вплетается в общую ткань жизни, которая не обрывается смертью. И тогда по-настоящему не страшны страдания и болезни. Вот здесь источник счастья в христианском понимании. Ведь мы прекрасно видим, что страх смерти бросает огромную, всепоглощающую тень на человеческое счастье. Если бы не страх смерти, люди совершенно по-другому воспринимали бы все события в своей жизни, совершенно иначе бы улыбались.

«На холод», в Россию

Мне бы очень хотелось, чтобы мои соотечественники почаще улыбались, потому что сейчас они в большинстве своем довольно мрачные. Обратите внимание на лица попутчиков в электричках, в метро: в лучшем случае, люди отстраненно дремлют, в худшем – они угрюмы, чрезвычайно напряжены, часто их лица выражают ненависть, презрение, страх. Общая тональность этих лиц достаточно депрессивная, пессимистичная.

Вспоминается, что в английских детективах, в том числе и тех, которые посвящены Джеймсу Бонду, есть устойчивое выражение – «отправить на холод». «На холод» – это означает в Россию, в Советский Союз. Если агента отправляли в Советский Союз или другую страну Варшавского договора, на сленге разведчиков это звучало так: «Он едет на холод». Мне кажется, это очень точная метафора, но очень грустная для нас, потому что это означает, что человек из западного мира, попадая к нам, чувствовал не только падение температуры воздуха, но холод человеческих взаимоотношений, не только враждебность к нему как к иностранцу, но и общую холодность людей друг ко другу. И до сих пор, увы, мало что изменилось.

Что с этим делать? Думаю, что одна из первостепенных духовных задач нашего народа – это вновь начать улыбаться, вновь начать петь. Ведь пели же наши родители и их друзья, причем не только когда напьются, но пели при первой возможности: чуть перерыв или выходной, чуть какое-то радостное событие в семье – и гармошка откуда ни возьмись появлялась, и гитара была, и просто пели без ничего. Я помню, еще в 1960-е годы, когда я был маленьким, во дворах, как только воскресенье или какой-то праздник, люди выпьют немножко и начинают петь. Из одного, другого окна раздается пение. Это было здорово! А потом это почти что прекратилось. Возможно, люди перестали петь не потому, что в годы застоя, в 1960—1980-е, население стало слишком плохо себя чувствовать. Нет, я думаю, дело не в этом… Скорее, навалился груз общей тяжести: осмысление прошлого, трагизма своей истории, своих семей. Сейчас редко поют в компаниях, чаще сетуют на разобщенность, на засилье телевидения… Людям петь не хочется, настроение не то.