Книга о разведчиках - [19]

— А ты не хотел бы в разведку?

Если парень отрицательно тряс головой, шел дальше. Если же мялся в нерешительности, то говорил:

— А ты подумай. Работа интересная.

Впервые я слышал, чтобы армейскую службу, да еще на фронте, называли работой.

— Правда, опасная. Но интересная. А что касается опасности — на фронте везде опасно.

И парень, как правило, выходил из строя.

Набралось нас человек пять или шесть — точно не помню. Майор назначил меня старшим. Развернул планшет, показал точку.

— В шести километрах отсюда, в балке Глубокой вот здесь, штаб полка. Доложишь начальнику разведки капитану Сидорову, что прибыли в пополнение. Понял?

— Так точно, — не отрывая глаз от карты, стараясь запомнить маршрут, ответил я.

К моему удивлению, мы точно вышли к штабу. Я доложил. Капитан позвал старшину, распорядился:

— Накормить! А потом по землянкам — отдыхать!

Начало смеркаться, когда я протиснулся в указанную мне землянку. Там было тихо и тепло. На всякий случай поздоровался. Мне ответил мягкий раздумчивый голос, А секунду помешкав, настороженно спросил:

— Кто?

— Из новеньких я. Пополнение…

Это и была моя встреча с лейтенантом…

Весь следующий день я был в ужасном состоянии — не выходила из головы ночная исповедь незнакомого лейтенанта и его похороны утром.

Вечером весь взвод вызвали к штабу полка. Ребята стояли отдаленным подобием строя, в расстегнутых фуфайках, а некоторые в одних офицерских шубных безрукавках. Шапки с завязанными наверху ушами заломлены у кого как — у кого на затылок, у кого на ухо, а у кого на лоб сдвинуты. Поеживались от ветра, тянувшего с юга по балке.

Начальник разведки сказал, что во взвод прибыло пополнение, что к новичкам следует отнестись по-братски, приветить их и вообще ввести в курс. В курс чего — он не сказал.

— На задание сегодня идет вчерашняя группа, — сообщил он дальше. — Вы уже осмотрели все. Доводите дело до конца.

Он велел старшему зайти к нему в землянку, а остальным разойтись.

— Если из новичков есть желающие, могут тоже пойти, посмотреть, как берут «языка», — добавил он напоследок.

Уходили ночью. Выстроились перед штабной землянкой теперь уже строго плечом к плечу. Все в белом, все одинаковые. Я тоже приткнулся на левом фланге. Ждем. Кого — не знаю. Но вот вышли из землянки трое. Командир полка — я узнал его по голосу — коротко объяснил задачу — всего несколько слов. Потом подошел к правофланговому, заглянул в лицо. Не узнал. Спросил, кто это.

— Исаев, — ответил тот тихо.

Командир полка пожал ему руку, что-то сказал тоже тихо. Перешел к следующему. Тот тоже назвал свою фамилию. И так — к каждому. Когда очередь дошла до меня и я назвал свою фамилию, он задумался.

— А-а, из новеньких. Хорошо, что решили приглядеться, — сказал он. — Можете не ходить к самому блиндажу, а наблюдать из наших траншей. — Он пожал мне руку, задушевно сказал: — Счастливо вернуться.

И мы пошли. Я чувствовал на ладони тепло от рукопожатия командира полка, все еще звучал его задушевный голос, желавший мне счастливого возвращения.

Кругом темень — хоть глаз коли. Передо мной сереет спина в маскхалате, и я чуть не наступаю на пятки впереди шагающему. Я уразумел главную свою задачу в этой вылазке — не отстать и не потеряться в этой безбрежной степи, укутанной в кромешную тьму. Изредка впереди взлетают ракеты, татакают пулеметы. По этим признакам я стараюсь определить линию фронта.

Шли долго и неровно — то шагали неторопливо, то бежали, а то останавливались. Наконец поползли. Теперь перед моим лицом вместо спины маячили подошвы чьих-то валенок. Валенки движутся — ползу и я. Валенки останавливаются — замираю и я. И вдруг какая-то пелена опустилась на глаза. Скинул рукавицу, пощупал — оказывается, это капюшон — пока старательно закинул его на шапку, с ужасом обнаружил: валенки исчезли. Не поднимая головы, словно принюхиваясь к земле, ринулся вперед, вправо, влево. Хотел уже кричать. Вдруг наткнулся на что-то. Пошарил — валенки. Обрадовался. Теперь уж решил не спускать с них глаз. Но мешал капюшон: он то и дело сползал с шапки (как потом узнал, у него есть тесемки, которые завязываются на затылке, а я о них понятия не имел). Мое внимание теперь всецело было занято валенками и капюшоном, а следить одновременно за тем, что творится вокруг, я не умел, да и не мог: ни черта не было видно.

Вдруг валенки оттолкнулись и исчезли. Я растерялся. Рванулся было вперед. Но перед глазами очутилось чье-то лицо. Почти вплотную, нос к носу.

— Ты чего ползешь? — шепотом спросило лицо. — Тебе же велено остаться.

— Где?

— Там, у наших.

— А я у каких? Разве уже прошли?

— Давно. Вон, видишь немец ходит, — разведчик указал рукавицей.

Я присмотрелся — действительно немец.

— Живой?

— Кто?

— Немец-то…

— Ну, раз ходит, значит, живой… Давай шпарь обратно.

— Не-е. Я один заблужусь. Темно.

— Может, тебе ракетой посветить? — Глаза его озорно блеснули у самых моих. Он, как маленького, щелкнул меня в лоб. Крутнулся на животе, но потом снова повернулся ко мне, зашептал в лицо:

— Тогда не отставай от меня.

— Я и так…

Разведчик опять вертанулся на животе, и передо мною опять — валенки.

Ползли медленно, с частыми остановками. Потом замерли надолго. Так надолго, что я устал лежать, прислонился к валенкам щекой, притих и задумался: вот почти всю ночь на снегу, а тепло — что значит сухие валенки, это тебе не ботинки с обмотками. Да и шубенка… Хотя и безрукавка, но греет! Скоро, наверное, светать будет… А в разведке-то нисколько и не страшно. Это, должно быть, потому, что ребята такие дружные, опытные и смелые… А тут тепло на самом деле… Как будто печка греет. Только вот сбоку поддувает откуда-то. А-а, так это же в ту дыру в плетне, снизу которая. Мякину кто-то выгреб…