Книга о Петербурге - [8]

Удивительный ансамбль, не так ли? Ситуация, конечно, недолговременна — век зайца, подозреваю, недолог. Тем более чувствую себя обязанным зафиксировать факт ситуативного взаимодействия объектов, представляющий теоретический интерес для исследователей психологии памятников.

Надо признать, эти зайцы вписываются в пространство крепости с удивительной непринужденностью и непосредственностью. Один сидит (или стоит?) — ростом по плечо взрослому человеку — напротив торца артиллерийского цейхгауза ближе к Петровским воротам: будучи любителем фотографироваться (небескорыстным!), он имеет на лбу, ближе к переносице, характерную щель — это заяц-копилка!

По логике вещей его место в западной части крепости, перед Монетным двором, где как раз и производят металлические денежные знаки, гуртами которых истыканы до блеска края упомянутой щели, — но ведь там мало туристов.

Два слова о главном зайце — о том первом, — родоначальнике или предвестнике всех этих крепостных зайцев и зайчиков. Сидящий на свае, новоявленный символ крепости уже проник в многочисленные буклеты и справочники — и почитаем почти как памятник. Нет, не бронзовый. Силумин его плоть, коррозиестойкий сплав на основе алюминия. В родственниках у этого зайца наши сковороды, мясорубки и автомобильные поршни.

Туристам нравится: бросают монетки. Счастлив тот, чья монетка останется на торце сваи и не отскочит в воду.

Официально объект называется «Зайчик, спасшийся от наводнения».

Маловероятно, что на острове, ежегодно затопляемом невской водой, могли водиться зайцы. Зимой могли приходить по льду. Туда-сюда. Кора на деревьях… Осенью, да и весной тоже, никакой бы дед Мазай им тут не помог. Не было тут Дедов Мазаев.

Туда-сюда. Того не более.

И тем не менее — Заячий.

На кураже

Заячий — вроде как буквальный перевод с финского Яниссаари. Хотя и не все с этим согласны.

Шведы называли остров Веселым — Люст-хольм. Почему — неизвестно. Будто бы на нем устраивали пикники, но это самое простое объяснение. Опыт прежнего поселения на небольшом острове (пожалуй, единственный) для четырех (типа того) пионеров оказался фатальным — не перенесли зиму, хотя и это из области легенд, объясняющих в данном случае другое название: Тойфель-хольм — Чертов остров.

Однако — Веселый.

Весной 1703-го название Веселый как нельзя лучше отвечало настроению Петра.

Кажется, все его достижения тех дней случились на кураже — и взятие Ниеншанца едва ли не с ходу, и дерзкий абордаж двух шведских кораблей с лодок на веслах. На кураже — не сказать навеселе. Той весной пир следует за пиром.

«Был благодарный молебен и веселились по 3 дни» — это по овладении Ниеншанцем. Трехдневное веселье не мешало исследовательским прогулкам по Неве и ее протокам, — наверняка в одну из этих увеселительных экспедиций Петр и посетил Веселый остров — Люст-хольм. И был им пленен. Красота красотой, но и стратегическое значение не вызывало сомнений. Без всяких зайцев.

Возможность наводнений Петра, в отличие от здешних зайцев, волновала меньше всего.

Полагаю, весть о шведской эскадре, приблизившейся к устью Невы, не сильно омрачила веселье.

Скорее только усилила радость победителей: стало ясно, насколько своевременно взяли Ниеншанц. С шведских кораблей, бросивших якорь в Невской губе, конечно, была бы слышна ночная пальба, приплыви они двумя сутками раньше, и тогда бы «свейская» флотилия поступила бы, надо полагать, по обстоятельствам (хотя трудно представить как; похоже, у вице-адмирала Нумерса были проблемы как минимум с лоцманом). Как бы то ни было, шведам следовало бы поспешить с подмогой своему гарнизону, чтобы опередить появление у стен крепости русского войска; но ведь и Петр поторопился с походом — тронулись из Шлиссельбурга вслед за ладожским льдом.

Можно представить настроение Петра, только что переименовавшего Ниеншанц в Шлотбург («замóк-крепость»). Из пушек и ружей палят троекратно, комендант крепости преподносит фельдмаршалу Шереметеву ключи на тарелке, гарнизон покидает свою цитадель в соответствии с правилами почетной капитуляции: барабанная дробь, знамена, пули, должно быть, во рту (признак доблести, незамаранной чести — так, по крайней мере, было в Шлиссельбурге, так будет в Копорье) — все «по аккорду». А вот приплыли бы на взморье шведские корабли чуть раньше и услышали бы этот праздничный салют, ведь догадались бы, что неладное что-то случилось, но фортуна от шведов и здесь отвернулась — опоздали и были введены в заблуждение.

Петр не только перехитрил противника — он опередил его на несколько шагов. Дальнейшая хитрость уже походила на розыгрыш. Когда шведские корабли известили о своем появлении двумя пушечными выстрелами, со стен вновь нареченной крепости тоже нашли полезным два раза бабахнуть. Мол, здравствуйте, все хорошо. Сами ли догадались, или было кому подсказать, кто ж знает, но и потом — в режиме подачи успокоительного — двукратные залпы давали два раза на дню, утром и вечером. И это сработало.

Нет, Петру определенно в эти дни было весело.

А потом был бой на воде, почти морской, хотя и в устье реки, — вторая за эти дни победа над шведами. Два морских корабля, посланные на разведку, попали в засаду. А не надо им было бросать на ночь якорь в незнакомом месте. Неотвратимое настигло в виде двух партий по пятнадцать весельных лодок — одними командовал Меншиков, другими — «капитан бомбардирский», сам Петр. Атака началась по сигнальному выстрелу, примерно в полночь, когда со стороны залива появилась темная туча. Бой получился жестоким, быстрым, да еще и со зрителями. Последние могли наблюдать представление со своих кораблей, пятые сутки бессмысленно стоявших на рейде: какие-то лодки плывут, по ним пушки палят, абордаж, раз-два — и два корабля, восемнадцать в общей сложности пушек, безвозвратно потеряны: их угонят вверх по Неве — по направлению сильного ветра. Да еще непогода: дождь, сильный западный ветер, обращающий волны в обратную сторону (тот, кто жил в Петербурге до возведения дамбы, поймет); этот ветер просто стал вдувать корабли в Неву, когда подняли якоря. Ну и как после этого не полюбить Петру здешний климат, здешнюю непогоду?