Книга о Петербурге - [13]
Был бы жив Шарымов, мне кажется, он бы возражал Кротову, он бы рогом уперся, но не позволил бы свести источник исключительно к мистификации, литературному курьезу. Нет, я не говорю: сколько историков, столько мнений, — но давно у меня подозрение, что иной «аргумент» для историка вроде волшебной палочки для факира. Вот не было, а теперь есть: в руках возникла улика — следите за пальцами — «марабус, карабус, тарабус…» — и мы уже в другой реальности, — во всяком случае, наше прошлое, как ее часть, он уже переформатировал… Крёкшин, не Крёкшин?! Хотите, я докажу, что автор этой рукописи — мой любимый Козьма Прутков? Или нет, лучше — дед его Федот Кузьмич, автор «Гисторических материалов» и, между прочим, Крёкшина современник. Да запросто! Даже поверхностный текстологический анализ обоих сочинений выдает одну руку… Федот Кузьмич Прутков!.. А вы говорите!.. Крёкшин… Петр, который Никифорович…
Вспомнил стихи из поэмы Геннадия Григорьева «Доска» — бальзам на душу. Это где Григорьев-поэт посещает место дуэли Пушкина за Черной речкой и узнает, что дуэль была не совсем там, где принято считать, а чуть в стороне — на территории секретного завода, «где делают детали для ракет, а также сковородки и кастрюли». Вот:
Да пусть хоть нотариально заверенным документом подтвердится авторство Крёкшина — с непременным его признанием, что все выдумал; да пусть хоть сама тень Крёкшина единовременно явится всем российским историкам и клятвенно подтвердит, что не восходит текст злополучной рукописи ни к каким историческим свидетельствам — мне-то какое горе до этого, когда я уже увидел мысленным взором и ворона отцовского, и того орла?
И это по-петербургски. (Подумал я на трезвую голову.)
Любо прислушиваться к силе внутреннего сопротивления веским доводам «дворника заводского».
Но почему любо? Любо-то почему?
Задумался о природе внутреннего сопротивления. Не в нем ли сила того, что называют «петербургским мифом»? Не в том ли она внезапном упрямстве цепляться за что-то, увиденное по-своему — без «аргументов»? Говорили, «петербургский миф» иссяк, ушел еще с тем Петербургом. А куда ему деться, если мы сами живем в таком мифогенном пространстве?
Зайцы что? Я не о них. Ну этих зайцев! И все эти анекдоты, изобретаемые на ходу в помощь экскурсоводам. Потешный культ Василия, увековеченного на 7-й линии В. О., — нет, Василий Корчмин, сподвижник Петра, безусловно, достоин памяти, но отнюдь не как «герой легенды о возникновении названия „Васильевский остров“» (надпись на постаменте) — притом что название острова уже в XV веке было известно… Все эти части бронзовых тел, которые надо непременно потрогать, — пяточку на барельефе, палец у городской скульптуры, — дабы надежды сбылись… Да ну это все!.. Не о том.
Но бывает, внутри тебя щёлк! — внутри тебя тюк! — и вдруг будто сам что-то понял, почувствовал и поверил, что понял — и что чувствуешь верно. И этим знанием дорожишь. Потому что — твое.
И оно готово «сопротивляться».
Петербургский миф, он в нас — в каждом. Там, где каким-то боком это касается лично тебя. Даже если не отдаешь себе в этом отчета.
Перевернутый
Вниз головой
Смотреть на мир чужими глазами. Литературный ли это только прием или вообще свойство конкретных мозгов, не знаю, но мне это свойственно. Стал перебирать претендентов на особый взгляд (исторический персонаж, представитель фауны, памятник), и вспомнил я (речь ведь идет о Петровской эпохе) о барельефе на Петровских воротах — «Низвержение Симона волхва апостолом Петром».
Петровские ворота те самые — главные ворота Петропавловской крепости. Сначала были исполнены в дереве (1708), позже — в камне (1718) — и то и другое по проекту Доменико Трезини. Упомянутый барельеф, между прочим деревянный (мастер по дереву Г.-К. Оснер), перенесен был с первых ворот на вторые, и вот уже четвертое столетие злосчастный Симон волхв висит вниз головой над аркой, словно зацепился деревянными ногами за деревянную тучу. Нет, не зацепился, горе ему — это падение.
А не надо было незримых бесов просить вознести его на небеса, чтобы этим фокусом унизить апостола Петра, просвещающего народы и способного творить настоящие чудеса силою веры.
Незримые бесы, напуганные молитвой Петра, бросили волхва, став зримыми, в буквальном смысле кинули — шарахнулись в тучах от него в разные стороны, потому что слово Петра сильнее чар дерзкого мага. И крылья волхву теперь не помогут. Крылья есть, но не для полета. А для обмана. Крылья есть, но сам падает. Падает вниз головой.
