Книга о королеве - [2]

От госпожи притек донесть…»

И, передав приказ точь-в-точь,

Гонец, как вихрь, умчался прочь –

В обратный устремился путь.

Морфею же дрему стряхнуть

И действовать пришлось тогда.

Морская отдала вода

Царя, почившего на лоне

Подводных трав. И Алкионе

В час пробуждения пичуг

Предстал утраченный супруг.

Бескровнолик, и прям, и строг,

Он медленно вступил в чертог

И рек: «Любимая! Теперь

Отринь сомнения, поверь:

Я взят пучиною морской.

О, не терзай себя тоской,

Не множь безрадостные дни!

Лишь не забудь, похорони

Мой труп, коль скоро будет он

До брега морем донесен.

Прощай! И поскорее пусть

Уймется скорбь, утихнет грусть!

Прощай, о свет моих очес!»

Он рек – и в тот же миг исчез.

Вдова звала его, стеня,

И через три скончалась дня…

Читатель, не спеши винить

Поэта: мол, утратил нить,

Которую вначале прял –

Разброд в рассказе, и развал!

Был вящий у меня резон

Поведать, что писал Назон.

Скажу одно: меня бы вмале

С почетом должным отпевали –

Душа, бессонницей томясь,

Уж расторгала с телом связь.

Но из Овидиевых строк

Я почерпнул нежданный прок,

И до поры прогнал напасть,

И вскоре отоспался всласть.

Читаю: в оны времена

Существовали боги сна…

И перечел поэму вновь,

И не однажды вскинул бровь,

И не однажды сморщил нос:

Что ж – бог Морфей и бог Гипнос

Любому смертному вдвоем

Отбой трубили и подъем?

Лишь истинного Бога чту;

И я пристойную шуту

Затеял тот же час игру

И рек: «Боюсь, вот-вот помру,

Сражен бессонницею сей!

Клянусь: воздам тебе, Морфей –

Иль Гере, дивной госпоже, –

Любому из богов уже

Готов щедрейшею рукой

Воздать за сон и за покой!

Вот мой обет, но сказ не весь:

Пожертвую сейчас и здесь

Любому, кто хотя б чуть-чуть

Дозволит нынче мне вздремнуть,

Расшитый златом пуховик,

Отменно пышен и велик,

Подушек шелковых немало,

И стеганое одеяло

Из наилучшего атласа;

А коль просплю не меньше часа,

То много большие дары –

Резную мебель и ковры

Персидские – в твою пещеру

Морфей, отправлю! Тож и Геру

Не позабуду – только лишь

Пошлите сон, покой и тишь:

Смогла же ведь во время оно

Забыться даже Алкиона!

О, я воздам тебе, Морфей,

Отнюдь не скупо, ей-же-ей –

Сие речется не в бреду.

И Гере обещаю мзду.

Богиня, будь ко мне добра…

И вдруг – упала с плеч гора:

Я, не успев окончить речь,

Восчуял, что пора прилечь –

Внезапный сон меня берет…

И я на книжный переплет

Поник усталою главой:

Уснул за много дней впервой.

И мне привиделся вельми

Чудесный сон – и меж людьми

Ни стар не встретился, ни мал,

Чтоб этот сон истолковал.

Иосиф, изъяснивший сон,

Который видел фараон –

И тот бы растерялся тут.

Макробий, написавший труд

О вещем сне, о дивной встрече

Со Сципионом, – недалече

Проник бы здесь, – а я тем паче

Бессилен в эдакой задаче,

Уму воздвигшей тьму препон.

Гадайте сами – вот мой сон.

Сновидение

Мне снились ясный месяц май

И близкий щебет птичьих стай;

Мне снилось, что рассеял тьму

Рассвет, и я стряхнул дрему.

И что, за трелью слыша трель,

Покинул я свою постель,

Раскрыл окно, и поднял взор,

И понял, где ликует хор:

На кровле столь же было птиц,

Сколь закаленных черепиц.

И непрестанно, вширь и ввысь,

Напевы нежные лились;

Подобным гимном отродясь

Никто из нас – ни смерд, ни князь,

Не тешил душу – птицы в лад

Единый пели, всех услад

Сладчайший – музыку сию

Слагали, чудилось, в раю.

Летел в простор лугов и нив

За переливом перелив,

И ведал я, что в даль плыла

Мирам заоблачным хвала,

Что россыпью чистейших нот

Стремились неземных высот

Пичуги славные достичь,

Бросая свой рассветный клич.

И всякая из этих птах

За совесть пела, не за страх,

И за волшебные рулады

Не чаяла себе награды.

А в спальню каждое окно,

Изысканно застеклено,

Струило пестрый ток лучей

Из множества цветных ячей.

На этих витражах война

Подробно изображена

Троянская была: глазам

Являлись Гектор и Приам,

Ахилл и царь Лаомедон,

Аякс, Медея и Язон;

Парис в объятиях Елены…

А претворенный в гобелены

«Роман о Розе» – сколько сцен! –

Составил украшенье стен…

Вечор, не чая почивать,

Я лег на эту ли кровать?

Ужель сие – мой старый дом,

И мой знакомый окоем,

Из окон видевшийся прежь?..

Был воздух ласков, чист и свеж,

И не грозил ни хлад, ни зной,

И удивлял голубизной

Безоблачный небесный свод.

И вдруг почудилось: поет

Рожок далече, иль труба.

И вот охотничья гурьба

Промчала вскачь, во весь опор.

Спустивши со смычков и свор

И гончих, и борзых собак,

Охотники гадали: как

Ушла в чащобу, в глухомань

Почти настигнутая лань?

Катились топот, лай и гам

По гулким утренним лугам.

И я, обрадован зело,

Покинул дом, вскочил в седло,

Подумал: живо нагоню

Ловцов! И шпоры дал коню.

И там, где лиственный навес

Раскинул первозданный лес,

Пространное объявший поле, –

Там прыть умерить поневоле

И всадник должен, и выжлец –

Я там настиг их, наконец.

Спросил у одного из слуг:

«Кто здесь полюет, молви, друг?»

«Наш государь Октавиан».

«Ого! Коль это не обман, –

Я рек, – то с Богом, доезжачий!

Пусть лов окончится удачей!»

И сам к охотникам примкнул.

Возобновились гам и гул,

И тотчас меж лесных стволов

Продолжился упорный лов,

И лес простился с тишиной.

И грянул рога звук тройной;

И каждый, слыша этот звук,

За дротик брался, либо лук,