Книга о Боге - [26]

А, так, значит, и для него я всего лишь представитель японского народа! Мне было больно это сознавать, поэтому я не стал расспрашивать Жака о Боге и, отгуляв положенные полчаса, расстался с ним, чтобы в одиночестве вернуться в «Режину».

Месяца через полтора после того, как я приехал в высокогорный санаторий, мне продлили утреннюю прогулку до одного часа, и в первое же воскресное утро я решил пойти вместе с тремя приятелями в церковь, послушать мессу, однако когда мы, выйдя из отеля и спустившись вниз по склону, оказались на перекрестке, то не стали почему-то сворачивать к поселку, где находилась церковь, а выбрали другую дорогу, в сторону пастбища. На мой недоуменный вопрос мне объяснили, что они давно уже не ходят на мессу в церковь, что Жак нашел для всей троицы новое место для молитв.

Поднявшись на вершину холма по тропинке, ведущей через пастбище, мы оказались перед огромной скалой, за которой начинался спуск вниз. Местные пастухи называли эту скалу Скалой Чудес. Рядом была небольшая ровная площадка, она-то и стала для Жака и его друзей новым храмом.

— Пастухи говорят, что стоит лучам заходящего солнца коснуться этой скалы, как на ней появляется видный из любого уголка пастбища золотой крест, правда, сам я еще ни разу его не видел. Но посмотри, вон, вдалеке горы, там граница со Швейцарией! А еще дальше — снежные вершины Альп! Ну не чудесно ли, что с такого вроде бы небольшого холма открываются поистине необозримые дали? Здесь я могу с чистым сердцем возносить молитву: «Господи Боже наш, иже еси на Небесех…»

Жак говорил совершенно серьезно, да и в самом деле огромное ярко-синее небо, на котором не было ни облачка, словно готово было принять меня в свои объятия. Я глубоко вздохнул и, как только мои спутники приступили к благоговейной молитве, не желая отставать от них, возвел глаза к небу, однако его пронзительная синева так потрясла меня, что у меня вдруг возник вопрос, которого я никогда не задавал себе прежде: «А, собственно, что это такое, синее небо?»

— Снег здесь выпадает рано, — сказал, обращаясь ко мне, Жак, — очень скоро вокруг будет белым-бело. Говорят, зима — лучшее время для лечения туберкулеза, и в Отвиль съезжаются туберкулезники со всей Франции. Когда выпадет снег, отсюда до самой швейцарской границы будет расстилаться белая равнина, и все захотят молиться здесь, уразумев, что это место сам Господь подготовил для наших молитв.

— Пока вы столь ревностно молились, я пристально вглядывался в небо, — ответил я откровенностью на откровенность, — и был потрясен. Впервые в жизни я задумался о том, что же это такое — синее небо? Лучшего храма я не видел!

— Ты затронул очень важный вопрос. И раз уж ты сам заговорил об этом, я воспользуюсь случаем и расскажу тебе наконец, что, собственно, это такое — необъятное синее небо. Помнится, ты говорил, что Бог для тебя — пройденный этап. Думаю, ты имел в виду религию, но не совсем ловко выразился по-французски. А ежели так, то я могу сказать о себе то же самое.

Тут он взглянул на часы — пора было идти обратно, и мы стали медленно спускаться вниз по склону холма.

— Видишь ли, дело, пожалуй, не в том, что я употребил одно слово вместо другого, а в том, что для меня оба слова — Бог и религия — выражают одно понятие…

— На самом деле это два разных понятия, и объединять их неправомерно. Правда, Морис? — обернулся Жак к одному из своих друзей, католику, и, видимо желая вовлечь его в беседу, продолжал: — Многие французы-католики пренебрегают важнейшими церковными обрядами и даже по воскресеньям не ходят в церковь. Можно сказать, что для них религия — тоже пройденный этап, но никак нельзя назвать их атеистами, которые и знать ничего не желают о Боге.

— Наверное, ты прав. Если человек не ходит на исповедь, можно считать, что религия для него — пройденный этап, — сказал Морис. — И среди послевоенного поколения таких немало. Все же большинство подчиняется некоторым церковным установлениям, как правило, тем, что давно стали привычной частью жизни общества, если же на таких людей обрушивается несчастье, они идут в церковь и там в одиночестве молятся, поэтому они совсем не атеисты.

— Должен тебе признаться, — сказал, поворачиваясь ко мне, Жак, — что в этом нашем храме я молюсь только Господу нашему, который на Небесах, Иисусу же я не молюсь никогда, его я просто игнорирую.

— Как? Что ты хочешь этим сказать? — удивился я.

— Вообще-то католики не отделяют Бога от Иисуса Христа. Для них это очень важно, но для меня Бог такая же неизведанная область, как и для тебя, и мне хотелось, чтобы ты это понял.

— Но тогда что для тебя вера в Бога?

— Видишь ли, я не верю в тех богов, которых предлагает нам та или иная религия, но в существование Бога я верю.

— Это уж совсем непонятно…

Тогда Жак начал просто и ясно излагать мне основные положения физики — науки, которой он занимался. Сначала он подробно рассказал о подчиненном четкому порядку строении материи, о невидимых взору атомах и составляющих эти атомы элементарных частицах (причем многие из слов, которые он употреблял, я слышал впервые), потом перешел к рассказу о космосе, предмете другой своей науки — астрономии. Совершенно доступным языком, так что понял бы любой школьник, он поведал мне о строении звездных систем, о непреложных законах движения Солнца, Луны и Земли, небесных тел, принадлежащих Солнечной системе. Это был новый, совершенно незнакомый мне мир, и я слушал, позабыв обо всем на свете, ловил каждое его слово, даже когда не все понимал. Внезапно, как бы подводя итог всему сказанному, он сказал: