Книга несчастной любви - [28]

Джеки помог мне проплыть по тайным лакунам моей памяти: тот летний лагерь был примерно в 1979 году, когда Ребека училась в средней школе. Джеки не удивился тому, что она до сих пор меня помнит, ведь ни для кого не секрет, что – кроме эстрадной деятельности – я преподаю в «Трене»; но его обеспокоил мой странный интерес к Ребеке. А так как Джеки был отличным другом, то против долга пойти он не мог и потому предупредил меня, что если я не еврей, то шансов у меня никаких. Однако мираж покрыл пеленой мои глаза: всего-то и нужно – стать евреем.

– Это невозможно, – ответил категорично Джеки. – Ты не прошел брит-мила. Ты должен быть обрезанным, – упорствовал он.

И вдруг я вспомнил про фимоз, который когда-то обнаружили у моего старшего брата, и с тех пор всех мальчишек в нашей семье лишали крайней плоти. Мне уже ничто не мешало стать евреем. Я прошел через обряд обрезания!

– На это надо посмотреть.

– Как скажешь, Джеки.

– Идем в туалет!

Убедившись, что главное условие было выполнено, Джеки назначил мне встречу в следующий выходной в «Ханоаре», в центре сионистской молодежи Лимы, где мой друг был мазкиром. То есть главным. «Твой мифкад я возьму на себя лично», – сказал он мне. И меня потрясло, что сам мазкир берет на себя воспитание какого-то пришлого чужака.

Молодые люди в еврейской колонии собирались по субботам в «Ханоаре», куда они все приходили в белых рубашках и blue-jean – униформе организации. Чтобы не выделяться, я оделся так же и явился в точно означенное время в резиденцию на авениде Бразиль, где Джеки уже поджидал меня в компании мадрихим, или своих самых близких соратников. По-видимому, объединенные в ханага [131] мадрихим [132] решили, что я был слишком взрослым, чтобы быть ханих [133], и слишком несведущим, чтобы быть мадрих, так что меня признали как богер [134] с условием сотрудничества с тарбут [135] из Тнуа [136].

– С чем?

– С культурными акциями движения.

– А-а, конечно.

Это был мой первый день, который я прожил евреем, и я в этот день был одержим тем неистовым безумством, которое вселяется в обращенных. На протяжении истории человечества миллионы людей вынуждены были отречься от иудаизма, чтобы быть принятыми в обществе, а я ради этого должен был чуть ли не первым принять иудаизм. Если бы я был более упорен в освоении наук и искусств, я мог бы даже стать Марксом, Фрейдом, Вуди Алленом [137] или каким-нибудь другим гениальным еврейским комиком. Я уже думал о заоблачных высотах. Поэтому, когда кое-кто из моих учеников в «Трене» захотел узнать, что я делал в «Ханоаре», я гордо ответил, что я был там, потому что скоро стану евреем. И так как я уже знал, что они мне на это скажут, то гордости моей не было предела, когда я ответил им на их вопрос.

– На это нужно взглянуть.

– Как скажете, сеньоры.

– Идем в туалет!

Однажды Джеки позвонил мне, чтобы сообщить, что вот-вот начнется игра по захвату «дегеля», и почему бы мне не воспользоваться случаем и не присоединиться к группе. Честно сказать, игра была очень странной, поскольку не было ни мяча, ни экипировки, ни судьи, зато в беззвучной борьбе вокруг какого-то знамени участвовали все – от мала до велика. И вдруг я увидел ее: моя обожаемая Ребека находилась в бедственном положении, борясь с тремя мальчишками, которые со всех сторон наседали на нее. А поскольку из новообращенных евреев именно мне довелось нести дегель, я ринулся на площадку на защиту моего знамени.

В круговерти битвы я осознал, что бились здесь по-настоящему, и удары и пинки, которые я видел на самом верху, были ударами и пинками прежде всего в самом низу. Кто защищал дегель? Кто нападал на знамя? Этого нельзя было разобрать во всеобщей свалке. Мою Ребеку втаптывали в землю, и я, охваченный праведным гневом, понесся к ней.

Я бежал, уворачиваясь от сыпавшихся на меня со всех сторон ударов, пока меня не остановил захват сзади. Когда я обернулся, чтобы узнать, кто это такой, то тут же нарвался на полчища детишек, которые, словно пираньи, накинулись на меня. Сколько им было? Двенадцать? Тринадцать? Я так увлекся срыванием с себя последней пираньи, что не заметил, как сбоку подскочила одна толстушка и с размаху врезала мне в челюсть, опрокинула меня на пол, и всякий, кто потом пробегал мимо, не гнушался лишний раз что есть силы пнуть меня. Несмотря на побои, у меня все еще остались силы, чтобы дохромать до Ребеки, встать лицом к лицу с ее противниками и обратить их в безоглядное бегство. Никогда в жизни я не смог бы себе представить, что, увидев меня таким избитым и таким влюбленным, она так заедет мне ногой, что я как подкошенный грохнусь на пол. Впервые в жизни моя возлюбленная била меня, но я таки добился ее внимания.

Потом Джеки объяснил мне, что эта игра имела своей целью закалить тело и дух молодых людей из тнуа, поскольку многие из них отправятся в Израиль, и алия [138] – это не пустяк. В «Ханоаре» эти подростки познавали одну из форм мошавы [139], чтобы познакомиться с жизнью в Израиле, и хахшару [140], чтобы научиться защищать собственную жизнь и жизнь своего народа. И в этом воспитательном процессе не делалось различий между полами и возрастами. «Вот это и есть мифкад», – изрек он. В тот вечер я вернулся домой, ощущая себя полностью разбитым, и думаю, что я скорее потерял сознание, нежели заснул.