Книга нечестивых дел - [2]

Я познакомился с маэстро в четырнадцать лет или пятнадцать, хотя откуда мне знать свой истинный возраст? Мне неизвестна дата моего рождения; впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Убийство крестьянина произошло в 1498 году от Рождества Христова — том самом, когда старший повар дожа увидел, как я украл с лотка гранат на острове Риальто, и избавил меня от нищенской жизни на улице.

Я хорошо помню тот увесистый гранат на своей ладони — в жесткой красной кожуре, набитый рядами сладких рубиновых зерен. Когда я взял его из груды других, то сразу представил упоительный хруст кожуры, облачко терпкого аромата и вкус брызнувшего на губы, стекающего по подбородку сока. Ах этот библейский плод с остроконечной пуповинкой — избранник богов и пища мертвых! Я прижал гранат к груди и побежал.

Но старший повар, встав на моем пути, схватил меня за ухо.

— Так не годится, парень! — Он отобрал мой гранат — да-да, я уже думал о нем как о своем — и вернул продавцу. Я растерялся и в то же время разозлился. Но прежде чем успел что-либо предпринять, он сказал: — Я покормлю тебя на кухне во дворце. Но прежде ты должен помыться.

Вот это да! Поесть во дворце дожа! За такое дело я бы вымыл всех вшивых беспризорных, всех гнойных прокаженных, всех больных проституток на беднейших задворках Венеции.

— Слушаюсь, синьор, — пробормотал я.

— Andiamo.[3] — Крепко схватив за ухо, он повел меня по Риальто.

Мы миновали пекаря, у которого я воровал хлеб, и тот удовлетворенно хмыкнул — наверняка решил, что меня наконец накажут. Прошли мимо торговца рыбой, где я совсем недавно стащил копченую форель, и он погрозил мне страшным острием здоровенного ножа. Пробрались сквозь толпу покупателей, и те косились на моего поводыря и кивали, словно хотели сказать: «Вот и отлично — один негодник попался!»

Такие же грязные и неопрятные типы, как я, подозрительно выглядывали из темных углов — если человека ведет по улице хорошо одетый господин, это для нищего либо очень хорошо, либо очень плохо. Меня может ждать бесплатная горячая еда, дарованная из милосердия, или жестокое наказание, уготованное для мальчишек, о которых ни единая душа не пожалеет. Я подмигивал своим друзьям, намекая на нежданное везение, но голод был гораздо сильнее уверенности в том, что меня покормят.

На заднем дворе дворца я разделся и вымылся грубым щелочным мылом в холодной воде. Пока я дрожал в деревянной ванне, повар обрил мне голову.

— Вшам не место на моей кухне, — сказал он.

— Как вам угодно, синьор. — Я не забыл, что он обещал мне еду.

Вспоминаю, какая меня охватила паника, когда я сидел голый и обритый в деревянной ванне и он тронул родимое пятно на моем лбу. Как-то слишком любовно провел по нему пальцем и дольше, чем нужно, задержал руку. Мне приходилось встречать мужчин, которым нравилась близость с мальчиками, и я не раз вырывался из их потных рук. И теперь резко откинул голову, испуганный, но готовый дать отпор. Я всмотрелся в его лицо, ища намек на хищность, которую научился распознавать на улице. Но ничего подобного не заметил — умные глаза спокойно смотрят на меня.

Повар убрал руку и деловито приказал:

— Скреби! За ушами и между пальцами ног. — Здесь же, во дворе, он сжег мою одежду и, затаптывая угли, приговаривал: — Фу, ну и грязь! — Затем дал мне чистые шерстяные панталоны и белую тунику из сурового полотна. Почувствовав на только что вымытом теле чистую одежду, я поежился от удовольствия, а он тем временем повел меня внутрь.

Пропитанная ароматом лавра и тимьяна дворцовая кухня располагала тремя очагами, достаточно большими, чтобы в каждый мог войти, не сгибаясь, взрослый мужчина. Повар приказал мне сесть на треногий деревянный табурет в углу и дал кусок желтого сыра и ломоть свежего хлеба с твердой корочкой. Давно мне не приходилось пробовать не объеденный крысами сыр без черных пятен плесени. Я сидел на табурете, склонившись бритой головой к еде, и быстро глотал. Марко постоянно меня учил: «Если тебя решили бесплатно покормить, ешь быстрее, пока не отобрали». Я набил полный рот, щеки раздулись, как дыни, я почти не мог жевать. Но пихал все больше и больше.

Повар тронул меня за плечо:

— Не торопись, парень. Всему свое время.

Проглотив все, что мне дали, я обвел глазами кухню — нельзя ли что-нибудь стащить перед уходом: лакомый кусок для моих друзей Марко и Доминго, ложку, которую можно продать за несколько медных монет, или луковицу, чтобы обменять на ломтик мяса. Но меня поразило, насколько на этой кухне все было слаженно. Дюжина одетых в безукоризненно белые куртки поваров работали с изяществом и удивительной точностью движений. Помещение гудело, как деловитый улей — чистое, хорошо проветренное и освещенное дневным светом, проникающим сквозь расположенные по обеим длинным стенам высокие окна. Проворные повара обступили разделочные столы, на которых высились груды овощей и в керамических плошках вымачивалось мясо в пряных рассолах.

Пекарь, которого, как я потом узнал, звали Энрико Сплетник, замешивал тесто с изюмом, и вокруг него клубами взлетала мука — ни дать ни взять, кулинар-чародей в волшебном облаке. Энрико трудился у горбатого кирпичного очага и в тот день доставал лопаткой на длинной ручке золотистые булки. От них исходил настолько сильный дурманящий аромат, что я чуть не застонал.