Книга не о любви - [10]

Конечно, оставалась надежда на Рождество. На Рождество и на все остальные дни рождения. Я следила за приметами. Случайно ли мама купила так много мяса? По улице прошла незнакомая семейная пара с пуделем. Может быть, они собираются незаметно передать его моим родителям? Придумано здорово, но я все равно заметила. Если мне удастся дойти до школы, ни разу не наступив на стык между плитами, то пудель достанется мне. Если я смогу разгадать все кроссворды в журнале, если решу задачу за пять, ну ладно, за восемь минут, если у меня хватит силы воли, чтобы воткнуть булавку в руку до половины или даже на две трети, то уж тогда точно у меня будет собака. Но что бы я ни предпринимала, ничто не могло повлиять на мою жизнь. «Пусть самый крошечный, — умоляла я, — малюсенький пекинес, только бы он был моим. Ведь я больше не играю с Акселем». — «Но тебе никто не запрещает играть с Тарелкоглазым», — сказал мне папа.

С тех пор как мы расстались, Аксель не сказал мне ни слова. Как и я ему. Хотя между нами было всего две парты, а на переменах мы постоянно натыкались друг на друга, игнорирование было обоюдным. Столкнувшись со мной по дороге в школу, Аксель ускорял шаг, а я старалась идти медленно и делала вид, что развязался шнурок или на обочине валяется что-то интересное. Аксель увеличивал расстояние между нами до двадцати метров. И так продолжалось до конца четвертого класса. И вдруг на уроке физкультуры он обратился ко мне. Сначала я воспринимала физкультуру как веселое и безобидное занятие. Маленькие мальчики и девочки в синих трениках и белых футболках носились по кругу, а наша учительница, красивая высокая фрау Мюллер — разведенная, что в те времена еще было достойно упоминания, — била в бубен. Сине-белая форма являлась обязательной, ее покупали в специальном магазине и хранили в черном противно пахнущем мешке вместе с обувью. Цвет и форма обуви особо не оговаривались, но мамы покупали мальчикам кеды — синие с белыми шнурками, — а девочкам черные чешки. Сначала это различие не мешало. Мы приседали, делали подскоки и вольные упражнения, водили хоровод, бросали и ловили мяч, прыгали на скакалке и кувыркались на матах — все это одинаково легко можно делать и в чешках, и в кедах со шнурками. Если бы мама проявила благоразумие и снабдила меня, пусть и единственную из девочек, нормальной обувью, то мне было бы очень обидно. А вот с третьего класса начались неприятности: мы стали играть в мяч, что сопровождается отдавливанием ног. Самым противным оказалось играть в вышибалы. Две команды пытаются выбить игроков-противников, попадая в них мячом. В кого попали, тот вылетел и взят в плен. У мальчишек считалось особо клевым как можно сильнее ударить девчонку в бедро — если, конечно, это были милые и добрые мальчики. Менее добрые мальчики делали все возможное, чтобы заехать нам мячом «в морду». Мне очень хотелось им отомстить. Но как и все остальные представительницы моего пола, бросать мяч я не умела. Некоторым из нас было вообще не добросить до противника, хотя целились мы исключительно в девочек. Если же целились в нас, то большинство даже не думали всерьез о том, что можно убежать. Сбившись в кучку, мы ждали жгучей боли, которая одновременно являлась и освобождением, потому что сразу же можно было вылететь и забыть про страх. Везло, если тебя выбивали первой. Поймать мяч не пыталась ни одна из нас, кроме очень спортивной девочки по имени Штеффи. Мы все старались, чтобы снаряд не попал в лицо. Иногда мы немного попискивали, иногда кто-нибудь плакал, два раза разбились очки, одну девочку увезли к врачу с сотрясением мозга. Наивная фрау Мюллер была твердо убеждена, что речь шла о несчастных случаях, неизбежно возникающих «в пылу битвы», а перед каждой физрой Маргит Хольст завязывала шнурки Йенсу Кляйншмидту, который даже к четвертому классу так и не овладел этим искусством. А потом он целился исключительно в свою помощницу. Однажды, как только меня выбили — точный и не очень болезненный удар, после которого остался только небольшой синяк на бедре, — я побежала по краю поля в плен к противнику, там уже стояли несколько девчонок и Аксель. Аксель с толстым Хельмутом были единственными мальчишками, которых иногда выбивали раньше девчонок. Аксель смотрел на меня. Хотя игра продолжалась, он не сводил с меня глаз. Смотрел, как я подхожу к нему. Я занервничала. Несколько лет он отворачивался, если наши взгляды случайно встречались; и я вела себя точно так же. Я делала все возможное, чтобы идти спокойно, но каждый шаг давался мне с трудом, казалось, что руки двигаются как-то неестественно. Аксель продолжал таращиться на меня, он даже не мигал. Когда я подошла вплотную, он осмотрел меня с головы до ног и спросил неприятным голосом: «Почему у вас, девчонок, когда бегаете, так смешно трясутся ляжки?»

Как будто мне прямо в морду сильно попали мячом.

Конечно, никто не теряет чувство собственного достоинства вот так, внезапно, только из-за того, что какой-то мальчик поставил под сомнение плотность женской соединительной ткани. Сознание того, что ты не хуже других и тоже чего-то стоишь, пропадает не за один день. Это происходит постепенно, кусочками. Пока я размышляла о бедрах, женских вообще и моих в частности, учительнице пришла в голову идея принести на урок весы, взвесить всех и составить из полученных результатов задачки по математике.