Книга Монеллы - [26]

Не понуждай воспоминательное счастие твое длиться в грядущее.

Не вспоминай и не провидь.

Не говори: Я работаю, чтобы достигнуть; я работаю, чтоб забыть. Будь забывчив к достижению и к работе.

Восстань против всякой работы, против всякой действенности, что превосходит мгновения, восстань.

Да не направляется прохождение твое от одного конца к другому, ибо нет ничего такого, но да будет каждый шаг твой выправленный устремленностью.

Ты сотрешь твоей левой ногой след ноги твоей правой.

Правая рука должна не ведать, что сделала только что рука левая.

Не знай самого себя.

Не заботься вовсе о своей свободе; забудь себя ты сам.

И Монэль сказала еще:

Я буду говорить тебе о моих словах.

Слова суть слова, пока они говорятся.

Слова сохраненные мертвы суть, и порождают заразу.

Слушай слова мои говоримые, и не действуй по словам моим написанным.

Поговорив так в равнине, Монэль умолкла и стала печальной, ибо ей надлежало войти в ночь.

И она сказала мне издали:

Забудь меня, и я буду тебе возвращена.

И я оглянулся на равнину, и я увидел, как восставали сестры Монэль.

II. Монэль

1. О появлении ее

Не знаю, как достиг я, через мглистый дождь, странной мясной лавки, что предстала мне в ночи. Я не ведаю города и не ведаю года: Помнится мне, что пора была дождливая, очень дождливая.

Достоверно то, что в это самое время люди встречали на дорогах бродячих маленьких детей, что отказывались расти. Девочки-семилетки на коленях взывали, чтобы возраст их остался недвижным, и возмужалость, казалось, была уже мертвой. Там происходили белеющие шествия под багровым небом, и маленькие тени, еле говорящие, увещевали ребяческий народ. Ничто не было им желанно, кроме непрерываемого неведения. Они хотели посвятить себя вечным играм. Они отчаивались над работой жизни. Все было лишь прошлым для них.

В эти угрюмые дни, средь этой поры дождливой, очень дождливой, я заметил тонкие светы, прядущиеся, маленькой продавщицы ламп.

Я приблизился к навесу, и дождь заструился мне по затылку, в то время как я наклонял голову.

И я сказал ей:

— Что же вы продаете там, маленькая продавщица, в эту печальную пору дождя?

— Лампы, — ответила она мне, — лишь зажженные лампы.

— А на самом деле, что же это такое, эти зажженные лампы высотой с мизинец и горящие светом крошечным, как булавочная головка?

— Это, — сказала она, — лампы этой мрачной поры. А когда-то это были кукольные лампы. Но дети не хотят больше расти. Вот почему я продаю им эти маленькие лампочки, что еле озаряют мглистый дождь.

— И вы так живете, — сказал я ей, — маленькая продавщица, одетая в черное, и вы питаетесь на деньги, что вам платят дети за ваши лампы?

— Да, — сказала она просто. — Но я зарабатываю очень мало. Ибо зловещий дождь угашает часто мои лампочки в то мгновение, когда я протягиваю их, чтобы передать. А когда они угаснут, дети их больше не хотят. Никто не может снова зажечь их. Мне остались лишь вот эти. И когда они будут проданы, мы останемся во мраке дождя.

— Так разве это, — сказал я еще, — единственный свет этой угрюмой поры, и как же осветить такой маленькой лампочкой влажную тьму?

— Дождь часто угашает их, — сказала она, — и в полях или на улицах они не могут больше служить. Но надо замыкаться. Дети укрывают мои маленькие лампочки своими руками и замыкаются. Они замыкаются каждый с своей лампочкой и зеркалом. И ее достаточно, чтобы показать им лицо их в зеркале.

Я смотрел несколько мгновений на жалкие мерцающие огни.

— Увы! — сказал я, — это очень печальный свет, маленькая продавщица, и образы зеркал, должно быть, очень печальные образы.

— Они вовсе не такие печальные, — сказала девочка, одетая в черное, качая головой, — поскольку они не увеличивают. Но маленькие лампочки, что я продаю, не вечны. Пламя их убывает, точно они изнуряются от сумрачного дождя. И когда мои маленькие лампочки угасают, дети не видят больше свечения зеркала и отчаиваются. Ибо они боятся не узнать мига, когда они станут подрастать. Вот почему они со стоном убегают в ночи. Но мне дозволено продавать каждому ребенку лишь одну лампочку. Если они пытаются купить вторую, она гаснет в их руках.

И я наклонился немного ближе к маленькой продавщице, и я хотел взять одну из этих лампочек.

— О, не надо их касаться, — сказала она. — Вы уже переступили возраст, когда мои лампочки горят. Они сделаны лишь для кукол или для детей. Разве у вас совсем нет лампы для взрослых?

— Увы! — сказал я, — в эту дождливую пору темных дождей, в эту неслыханно-угрюмую погоду, есть лишь ваши детские лампочки, что горят. А мне хотелось, и мне также, взглянуть еще раз на свечение зеркала.

— Пойдемте, — сказала она, — мы посмотрим вместе.

По маленькой лесенке, источенной червями, она провела меня в комнату из простого дерева, где было сверкание зеркала на стене.

— Тсс… — сказала она, — и я покажу вам. Ибо моя собственная лампочка более светлая и более яркая, чем другие; и я не слишком бедна средь этих дождящих мраков.

И она подняла свою маленькую лампочку к зеркалу.

Тогда возник там бледный отблеск, в котором увидел я кружение знакомых историй. Но маленькая лампочка лгала, лгала, лгала. Я увидел, как приподнялось перо на губах Корделии; и она улыбалась и исцелялась; и со своим старым отцом жила она в большой клетке, как птица, и она целовала его белую бороду. Я увидел Офелию, играющую на хрустальной влаге пруда и обвившую вкруг шеи Гамлета свои влажные руки, увитые фиалками. Я увидел Дездемону, проснувшуюся, блуждающую под ивами. Я увидел, как принцесса Мален отняла обе руки свои от глаз старого короля, и смеялась и танцевала. Я увидел Мелизанду, освобожденную, глядящую в водоем.