Книга из человеческой кожи - [58]

Чувствуя слабость в ногах, я поплелся за молодым хирургом по имени Санто Альдобрандини, чтобы тот осмотрел конта, бьющегося в судорогах во дворе. Об этом юноше я слышал только хорошие отзывы — что он обучался в Fatebenefratelli[78] и спас ребенка от тифа, когда все прочие лекари только беспомощно разводили руками. У него был маленький кабинет через два двора от Палаццо Эспаньол. И мне пришлось самому убедиться, что у него ясные глаза и добрые руки, когда одна из наших служанок слегла со скарлатиной.

Он был незнатного происхождения, судя по его одежде, но мальчишка не взял ни гроша за то, что спас девушке жизнь. Вместо этого он застенчиво попросил:

— Если заболеет тот, кто может платить, позовите меня.

Взгляд его с тоской устремился сначала к потолку, то есть полу благородных господ наверху. Я видел, как натянулась кожа на его скулах, когда он говорил. Сомневаюсь, что в тот день он что-нибудь ел.

Пьеро Зен мог позволить себе спасти свою шкуру, если это было вообще возможно, поэтому я побежал за доктором Сан-то Альдобрандини.

К счастью, молодой человек был дома. Он сидел за столом, и перед ним на тарелке лежали три оливки и черствый кусок хлеба, когда я пришел за ним. Он был готов через минуту, помчался впереди меня к Палаццо Эспаньол и опустился на колени рядом с простертым телом конта. Догнав его, я, переводя дыхание, со стоном повалился рядом. Мне еще никогда не приходилось бегать так быстро, но я все-таки боялся, что мы уже опоздали.

Доктор расстегивал на конте камзол, залитый кровью и рвотой. Он нашел то, что сделал Мингуилло: шесть дюймов распоротой плоти, которая уже почернела по краям. Доктор пришел в ярость:

— В этой ране яд!

— В доме яд, — подхватил я его крик.

А потом понурил голову. Жизнь конта Пьера была в опасности из-за моей нерешительности. Если бы я отдал ему завещание сразу, как собирался, Мингуилло уже сидел бы в тюрьме или сумасшедшем доме и никогда не смог бы добраться до шпаги или бутылочки со змеиным ядом. Я заметил лекаря Мингуилло, выглядывавшего из-за желтого тополя, ствол которого не скрывал его огромное брюхо. Он не мог составить ни одного лекарства, этот знахарь, зато он знал, как состряпать яд, словно был аптекарем самого дьявола.

Положив голову конта себе на колени, доктор Санто окинул взглядом двор, как будто пытаясь понять, что же это за дом, в котором возможно такое злодейство. Я видел, как он сообразил, что здесь живут большие деньги, которые похоронят и укроют в этих стенах все тайны и дурные поступки высокородных обитателей. Взгляд его упал на маленькую плантацию Мингуилло, где в горшках росли аконит и наперстянка, и доктор тряхнул головой.

Господи Иисусе, и тогда я увидел, как это случилось. Взгляд его добрых карих глаз поднялся над кронами деревьев и плетями винограда к окну, у которого в ужасе застыла Марчелла роняя слезинки на стекло.

Она видела все от начала и до конца.

И их взгляды встретились в первый раз, и в глазах обоих промелькнуло узнавание, пока дыхание конта Пьеро с хрипом рвалось у него из легких.

И вроде бы не случилось ничего особенного. Но мне все сразу стало ясно, как если бы молодому человеку подали вспененную Кровь Христову в чаше для причастия. Я понял, что Пьеро Зен только что передал Марчеллу Фазан попечению молодого доктора Санто Альдобрандини.

И Марчелла — она стала для него светом в окошке! При виде ее мальчишка был сражен наповал. А я подумал: «Господи, сделай так, чтобы раб Твой Санто сбросил власяницу и восстал из пепла, и спас ее, и подхватил на руки, и прижал к груди».

Доктор Санто Альдобрандини

Я ничего не мог сделать для бедного конта Зена. Мне оставалось только обнять его, пока он метался в судорогах, покидая этот мир, и шептать слова утешения, которые обычно говорят у постели больного (так я, во всяком случае, думал, поскольку самому мне не доводилось их слышать): «Все будет хорошо. Ну, тише, тише».

Пьеро Зен боролся со смертью. Его рана оказалась из разряда тех, что жестоко вредят человеческой коже. Яд в буквальном смысле разъедал его изнутри. Жизнь могла бы совершить акт милосердия, если бы быстро покинула его, но она, похоже, не хотела уходить просто так. Его затуманенный взор по-прежнему был устремлен на второй этаж, где находились спальни. В Палаццо Эспаньол жил кто-то, о ком он слишком сильно беспокоился, чтобы оставить без защиты.

Я оказал ему последнюю услугу из тех, которые врач может сделать для своего пациента. Я сказал ему, что теперь он может умереть с осознанием выполненного долга и что ему больше нет нужды героически сражаться со смертью. Он посмотрел мне в глаза, последний раз взглянул наверх, и тело его обмякло. Когда я накрыл его веки ладонью, задержав ее на мгновение, мой собственный взгляд устремился к тому месту, куда перед смертью смотрел он.

И там, у окна, стояла та самая девочка, кожа которой заставила меня позабыть обо всем на свете в украшенном фресками холле виллы у канала Брента. Волосы ее пушистым облаком обрамляли личико, как будто светившееся внутренним светом. Прошедшие годы добавили красоты изгибу ее скул, нежно приподняли ей брови и сделали пухлыми ее губы. От неожиданности язык присох у меня к гортани, потому что я всегда носил это лицо в своем сердце.