Книга иллюзий - [31]

В ее руке сверкнул пистолет. Это был маленький серебристый револьвер с перламутровой рукоятью, вполовину меньше капсюльных пистолетов, которыми мы баловались мальчишками. Развернувшись ко мне, она подняла пистолет, и я увидел, что рука у нее дрожит.

Это не в моих правилах, заговорила она. Я держусь от оружия подальше. Скажите, чтобы я это убрала, и я уберу. Но только если мы сейчас же поедем.

Впервые в жизни на меня был наставлен пистолет, и я поражался, с каким спокойствием я взирал на него, как просто принимал все, чем было чревато это мгновение. Одно неверное движение, одно неправильное слово, и я мог умереть ни за понюх табаку. Такая мысль должна была бы меня испугать, обратить в бегство, но мне не хотелось двигаться с места, у меня не было ни малейшего поползновения остановить все это. Передо мной разверзлась всеобъемлющая, устрашающая красота, и было одно желание – смотреть и смотреть в глаза этой женщины со странной двуликостью; мы застыли друг против друга, как изваяния, а дождь над нами отбивал дробь на всех своих десяти тысячах барабанов, так что чертям было тошно.

Стреляйте, сказал я. Окажите мне такую милость.

Эти слова сами у меня вырвались. Жесткие, страшные слова, достойные сумасшедшего. Но когда я их услышал, я понял, что мне не хочется забрать их назад. Хорошие слова. Они понравились мне своей резкостью и прямотой, своим решительным, без экивоков, подходом к делу. Они добавили мне куража, но их цель до сих пор мне не вполне понятна. Взаправду ли я просил убить меня или таким способом пытался отговорить ее от этого и тем самым избежать смерти? Я действительно хотел, чтобы она нажала на спусковой крючок, или рассчитывал, что ее дрожащая рука разожмется и она выронит пистолет? За последние одиннадцать лет я много раз задавал себе эти вопросы, но так и не пришел к однозначному ответу. Знаю только, что мне не было страшно. Когда Альма Грюнд достала револьвер и направила его в мою грудь, он вызвал у меня не страх, а любопытство. Я понял, что сидящие в нем пули несут мысль, которая раньше не приходила мне в голову. Мир сквозистый, в нем множество бессмысленных, на первый взгляд, крошечных отверстий, микроскопических щелочек, через которые сознание может просочиться, и, оказавшись по ту сторону, ты становишься свободным от себя, свободным от жизни, свободным от смерти, свободным от всего, что тебе принадлежало. В ту ночь я случайно наткнулся на одно из таких явлений. Это – оружие, я – внутри него, и мне все равно, выберусь я или нет. Абсолютное спокойствие, абсолютное безумие, абсолютная готовность принять любой поворот. Безразличие такого масштаба встречается нечасто, и, поскольку дается оно только тому, кто готов отказаться от самого себя, оно заслуживает уважения. А у невольного свидетеля – вызывает чувство сродни благоговению.

Я все отлично помню до момента, когда я произнес эти слова, и еще чуть-чуть, а дальше все как в тумане. Знаю, что кричал и бил себя в грудь, подбивая ее спустить курок, но когда это было, до ее слез или после, не могу сказать. Так же, как совсем не помню ее слов. Видимо, говорил в основном я, но слова вылетали из меня с такой скоростью, что я и сам не успевал вникнуть в их смысл. Главное другое – она испугалась. Она не ожидала такого поворота, и, когда я снова посмотрел ей в глаза, я понял, что ей слабо убить меня. Это был чистый блеф, детское отчаяние, и стоило мне приблизиться, как ее рука безвольно упала вдоль туловища. Она издала странный сдавленный звук, словно задохнулась, что-то невнятное, то ли стон, то ли всхлип, а я, продолжая швырять ей в лицо насмешки и издевательские оскорбления, призывал ее поскорей с этим закончить, но уже знал, то есть абсолютно, без тени сомнения, что револьвер не заряжен. Опять же не спрашивайте меня, откуда такая уверенность, просто, когда она опустила руку, я понял, что с самого начала мне ничего не угрожало, и теперь я должен наказать ее, заставить заплатить за этот спектакль.

Речь идет о считанных секундах, в которые спрессовалась целая жизнь. Я сделал шаг, еще один, – и вот уже я выкручиваю ей руку и забираю у нее пушку. Она больше не была ангелом смерти, но я успел почувствовать ледяное дыхание и в порыве безумия совершил, пожалуй, самый дикий, самый абсурдный поступок в своей жизни. Так сказать, в порядке иллюстрации. Чтобы показать ей, кто из нас сильнее. Я отошел на пару метров и приставил дуло к виску. Патронов в револьвере, разумеется, не было, но она же о моей догадке не знала, и я решил воспользоваться своим преимуществом, чтобы ее унизить: пусть посмотрит на мужчину, который не боится умереть. Она начала, я закончу. Тут она закричала, это я запомнил – до сих пор слышу ее крик и отчаянные просьбы этого не делать, – но меня уже было не остановить.

Я ожидал услышать щелчок и, может, еще короткий отзвук в пустой обойме. Положив палец на спуск, я одарил Альму Грюнд прощальной улыбкой (представляю себе эту кривую, тошнотворную ухмылочку!) и потянул вниз. О боже, вырвалось у нее. Не надо, умоляю. Я нажал на спуск, но он не поддался. Я нажал еще раз, эффект тот же. Заклинило, решил я, и поднес револьвер к лицу, чтобы разглядеть получше. Тут-то все и разъяснилось. Патроны в револьвере были, но он стоял на предохранителе. Она забыла снять его с предохранителя. Если бы не ее оплошность, один из этих патронов продырявил бы мне голову.