Книга II. 1054-1462. Тома 3-4 - [29]

Что же касается вообще до состояния нравственности в описываемое время на Руси, то, принявши в соображение время, обстоятельства и состояние нравственности других европейско-христианских народов в описываемое же время, историк не может произнести очень строгого приговора древнему русскому обществу до тридцатых годов XIII века. В это время на первом плане видим княжеские усобицы, но много ли насильственных, кровавых поступков замечаем в этих усобицах? Убиение Ярополка Изяславича, ослепление Василька, братоубийство между рязанскими князьями, убиение Игоря Ольговича киевлянами, убиение Андрея Боголюбского приближенными к нему людьми, повешение Игоревичей галицкими боярами, ослепление (по всем вероятностям, мнимое) Ростиславичей во Владимире Залесском. Важное дело, когда князья постоянно толкуют, что они братья, и потому обязаны жить дружно, а не враждовать, защищать Русскую землю от врагов, а не проливать кровь христианскую в усобицах. Пусть нам скажут, что слова были в разладе с делом; мы ответим, что и слова имеют силу, когда беспрестанно повторяются с убеждением в их правде, когда их повторяют и сами князья, и духовенство, и народ, отказывающийся принимать участие в усобицах; если эти слова не могли прекратить усобиц, то по крайней мере могли смягчать их; важное дело, когда притесненный князь мог грозить притеснителю напоминанием, что поведение его похоже на поведение Святополка Окаянного; важное дело, когда князья ужасались и плакали об ослеплении Василька, говоря, что такого зла не бывало в Русской земле ни при дедах, ни при отцах их; очень важно, когда Изяслав Мстиславич жалуется на киевлян за убийство Игоря Ольговича, говоря, что ему теперь не уйти от нареканий. Отношения между князем, дружиною и городовым народонаселением были вообще довольно мягки, сколько могли быть, разумеется, при тогдашней неопределенности: «Если уйдем сами, — говорит Игорь северский с братьею, — а черных людей оставим, то грех будет нам пред богом». Впрочем, при внимательном изучении летописи можно усмотреть большую жестокость в нравах на восток и северо-восток от Днепра, вообще замечаем большую жестокость в княжеском племени Святославичей черниговских, еще большую в линии этих Святославичей, которая утвердилась на дальнейшем востоке, в области Муромской и Рязанской, замечаем на северо-востоке большую жесткость в самых формах, в самых выражениях.

Мы видели, как вместе с христианством принялась на Руси грамотность, и принялась крепко: почва нашлась удобная; в описываемое время мы не видим препятствий к распространению грамотности, напротив, видим обстоятельства благоприятствующие; связь с Византиею постоянная; оттуда приходят митрополиты и епископы; греческие царевны выходят замуж за наших князей, наши княжны выходят за греческих царевичей, путешествуют в Константинополь, в Иерусалим, как, например, Янка Всеволодовна, св. Евфросиния полоцкая; путешествуют в Иерусалим духовные лица, простые люди; страсть к паломничеству так усилилась, что духовенство начало вооружаться против нее, прямо запрещая отправляться в Иерусалим, увещевая вести христианскую жизнь на месте жительства, накладывая даже епитимьи на дающих обеты идти в Иерусалим: эти обеты, говорило духовенство, губят землю нашу. Частые и тесные сношения с Польшею и Венгриею открывали в Русь доступ и латинскому языку.

Не забудем, что просвещение было тесно соединено с религиею: кто больше читал, тот, значило, был больше утвержден в вере; отсюда религиозное направление, столь могущественное, необходимо влекло за собою стремление к распространению грамотности, приобретению книг. Сыновья и внуки Ярослава I наследовали его ревность к распространению книжного учения. Сын его Святослав собирал книги, которыми наполнил свои клети; из этих книг дошло до нас два сборника. Другой сын Ярослава I, Всеволод, говорил на пяти иностранных языках, которые он изучил сидя дома, как выражается сын его, Мономах, и этим дает знать, что Всеволод изучил языки не по необходимости во время странствования по чужим землям, но единственно из любознательности; Мономах говорит при этом, что знание языков доставляет почет от иностранцев. Религиозная начитанность Мономаха видна из его сочинений. Святослав (Святоша) Давыдович собирал книги, которые подарил Киево-Печерскому монастырю; по его побуждению инок Феодосий перевел с греческого послание Льва, папы римского к Флавиану, архиепископу константинопольскому. В своде летописей Татищева, в подлинности которых нет основания сомневаться, часто встречаем известия об образованности князей, например, о Святославе Ростиславиче говорится, что он знал греческий язык и книги охотно читал, о Святославе Юрьевиче, что он охотник был читать и милостиво принимал ученых людей, приходивших из Греции и стран западных, часто с ними разговаривал и спорил; о Романе Ростиславиче смоленском, что он многих людей понуждал к учению, устроил училища, при которых содержал учителей греческих и латинских на свой счет и не хотел иметь священников не ученых; на это он издержал все свое имение, так что по смерти его ничего не осталось в казне, и смольняне похоронили его на свой счет. Михаил Юрьевич, по словам того же свода летописей, очень хорошо знал св. писание, с греками и латинами говорил на их языках так же свободно, как по-русски, но не любил спорить о вере. О Ярославе Владимировиче галицком говорится, что он знал иностранные языки, читал много книг, так что мог сам наставлять правой вере, понуждал духовенство учить мирян, определял монахов учителями и монастырские доходы назначал для содержания училищ. О Константине Всеволодовиче в дошедших до нас летописях говорится, что он всех умудрял духовными беседами, потому что часто и прилежно читал книги; а в Татищевском своде летописей говорится, что он был очень учен, держал при себе людей ученых, накупал много старинных книг греческих дорогою ценою и велел переводить их на русский язык, собирал известия о делах древних славных князей, сам писал и другие с ним трудились; одних греческих книг было у него более тысячи, которые частию сам купил, частию получил в дар от патриархов.