Книга и братство - [171]

В тот день, когда Дженкин так торопливо покинул Тамар, сказав, что это «крайне необходимо» и «побудь здесь, отогрейся, мне хотелось бы думать, что ты здесь», Тамар ждала его, сперва чувствуя себя спокойно, будучи одна в доме Дженкина, но потом ей стало не по себе от одиночества, хотелось, чтобы Дженкин скорей вернулся. Она пошла на кухню, открыла холодильник и посмотрела на хлеб, масло и сыр, в кладовой увидела банки с бобами и яблоки на блюде. Еда показалась ей какой-то грязной или тронутой гниением. Есть она не могла. Она прилегла на кровать Дженкина, но, хотя включила электрокамин, в комнате было холодно. Она тряслась под одеялом, не находя сил зарыться поглубже в постель. Слабая, бесконечно крохотная искра надежды, которую поддерживало простое присутствие Дженкина, теперь погасла. Снова нахлынула тьма, опустошенная, разбитая, раздавленная, размолотая в порошок тьма, как ночь после землетрясения, только тьма была безмолвна, в ней не раздавались голоса, в ней никого не было, только она, ее громадное ужасное раздавленное «я». Тамар, когда бежала к Дженкину, просто искала спасения от какого-то надвигающегося вопящего безумия. То, что она сказала ему о христианстве и чуде и тому подобном, было чистой импровизацией, чем-то диким, даже циничным, чтобы поразить Дженкина и, может, себя саму. Слова были пустыми, кто-то другой говорил ее устами. Конечно, она слушала этот голос с неослабевающим отчаянием, даже с презрительным гневом на слова отца Макалистера о «приятии Христа как ее Спасителя», казавшиеся ей чем-то вроде бормотания колдуна. Сейчас, в отсутствие Дженкина, она поддалась старой повторяющейся депрессии и ждала, охваченная нетерпением, а потом тревогой, его возвращения. Спустя какое-то время она стала придумывать себе разумные причины, почему он не возвращается, он сказал, что это что-то неотложное, наверное, кто-то серьезно болен или даже еще более несчастен, чем она, или попытался покончить с собой, он сидит, держит кого-то за руку, он очень нужен там, его не отпускают. Заняться Тамар было нечем. Мелькнула было мысль прибраться в доме, но в доме было чисто. Она приготовила себе чашку чаю, выпила, сполоснула чашку и блюдце, а заодно кружку, стоявшую возле раковины. Так прошло несколько часов, когда она ничего не могла делать, только мучилась беспокойством, потом страхом, потому что Дженкин не возвращался. Она легла и сколько-то времени пролежала, замерзшая, как в коме, потом встала, поплакала. Около пяти утра она решила уходить и села писать записку Дженкину, но порвала ее. Надела пальто, но не могла решиться ехать обратно в Актон, к матери. Наконец она позвонила Джерарду и спросила, не знает ли тот, где Дженкин. Джерард сказал ей, что Дженкин мертв.

Джерард был одним из первых, кто узнал о случившемся, благодаря необычному обстоятельству. Полицейские спросили Краймонда, не знает ли тот ближайших родственников Дженкина или друга, и Краймонд назвал Джерарда, сообщил адрес. Когда Джерард вернулся из Лондонской библиотеки, на крыльце его поджидала полиция. Его отвезли в участок в южной части Лондона и стали расспрашивать о Дженкине, о Краймонде и в каких они были отношениях. Частично, а может, в большой степени благодаря показаниям Джерарда Краймонд избежал участи «подозреваемого». От опознания трупа Джерарда уберег Марчмент, который немедленно, по звонку Краймонда, связался с местной полицией и явился на место трагедии в качестве лучшего друга Дженкина. Весь день прошел в волнении и неразберихе, Джерард возвращался домой и снова уходил, мог столкнуться лицом к лицу с Краймондом, но этого не случилось. Окончательно он вернулся домой, по сути, перед самым звонком Тамар. Джерард спросил, где та находится. Тамар ответила: в телефонной будке, звонит ему. Джерард попросил побыть там, он приедет на такси и заберет ее. Тамар поблагодарила, сказала, нет, она пойдет домой, мать ждет ее, и повесила трубку, оставив Джерарда упрекать себя за то, что, не отойдя еще от потрясения, так напрямик выложил ей новость. Тамар вернулась в Актон, ничего не сказала Вайолет, выслушала ее жалобы, потыкала вилкой в тарелку с ужином и рано легла спать. Она тогда была, как поняла позже, в том постшоковом состоянии, когда, скажем, солдат, которому оторвало руку, нормально говорит, даже шутит, прежде чем упасть замертво. Тамар никому, кроме отца Макалистера, не рассказала, что была у Дженкина в тот день. Мысль, что ее станут допрашивать, была невыносима. В любом случае, та их встреча была ее с Дженкином тайной. Тамар не стала дожидаться, пока Джерард скажет, как умер Дженкин, достаточно было знать, что он мертв. Лежа той ночью в постели и задыхаясь в темноте от сдавленных рыданий, она подумала: что бы там ни произошло с ним, его убил мертвый ребенок, и отныне и всегда всякий, кто станет ей близок, будет проклят и уничтожен. Так что на ней лежит ответственность за смерть Дженкина.

На следующий день у Тамар была назначена встреча со священником, которую она намеревалась, но забыла отменить. Она пришла на встречу и с тех пор приходила к нему регулярно. Отец Макалистер специализировался на безнадежных случаях. Что касается случая Тамар, то тут он, с уверенностью можно сказать, торжествовал. Глаза его сверкали, однако он был далек от того, чтобы недооценивать стоявшие перед ним трудности. Его родитель был католическим священником, мать принадлежала к методистской церкви. Отец Макалистер научился молиться тогда же, когда и говорить, и с высокодуховной риторикой Библии и Кранмеровой Книги общей молитвы был больше в ладах, чем с детскими стишками. Его Богом был Бог отца, но Христом — Христос матери. Он говорил на величественном и прекрасном языке строгого духовенства, но опалял огнем немедленного спасения. Эта удачная амальгама скрывала тайну отца Макалистера: к этому времени он уже перестал верить в Бога или в божественность Христа, но верил в молитву, в Христа как мистического Спасителя и в магическую силу, данную ему при посвящении в священники, силу спасать души и врачевать падших. В этом, тщательно взвесив, в чем нуждалась Тамар и ее интеллект, он получил ее согласие. Он старательно искал в ее отчаянии хоть крохотную искру надежды, из которой можно было бы разжечь пламя. Когда Тамар сказала, что она само зло, он воззвал к ее здравому смыслу, когда она заявила о неверии, объяснил, что такое вера, когда она сказала, что ненавидит Бога, заговорил о Христе, когда она отвергла божественность Христа, прочитал проповедь о власти Христа спасать. Взывал к духу и плоти. Сулил возрождение через покаяние и радость обновленной жизни. Призывал переделать себя в орудие служения людям. Использовал древнейший аргумент молитвенника (иногда именуемый онтологическим доказательством), который, в интерпретации отца Макалистера, гласил: если с чистым сердцем любишь Бога, тогда Бог существует, потому что Он должен существовать. В конце концов, то, чего жаждет лучшее, что есть в тебе, истинная твоя душа, должно быть реальным и не следует слишком беспокоиться о том, как оно называется. Тамар пристрастилась, как к наркотику, к этим аргументам, этой схватке, этому, так сказать, танцу со священником. Она предалась поединку с ним, как захватывающему делу. Ей казалось, так бывало с ней и во сне, что она движется по огромному дворцу, двери открываются и закрываются, комнаты, анфилады появляются и пропадают, и она не знает, куда идти, однако было куда идти, главное — продолжать двигаться вперед. Громадное количество разных вещей должны были соединиться воедино, должны, для нее, для Тамар, для ее спасения от отчаяния, деградации и смерти. Это напряженное, ненадежное, часто вызывающее слезы, долгое и изобретательное «соединение воедино» было, наверное, самое талантливое, что Тамар когда-либо делала. Она должна жить, должна исцелиться. Эта надежда, впервые появившись как рассудочная решимость, сосуществовала с былым отчаянием, которое теперь стало казаться потаканием собственной слабости, с ощущением, что она не заслуживает счастья и исцеления, что она обречена. Поначалу она, горько плача, вспоминала времена своей невинности, она гордилась этим и радовалась, когда ее называли ангелом и «милой девочкой», на которую «приятно посмотреть». Падение заставило ее с особым старанием избегать Джерарда, который немало поспособствовал созданию этого заблуждения. То, что она избегала Джерарда, испытывала к нему чуть ли не неприязнь, дало шанс Гидеону, поскольку он возник как единственный человек, с которым отец Макалистер мог осторожно объединить свои усилия. В Гидеоне он нашел энергичного, даже слишком, союзника; и как результат — появление Тамар и даже Вайолет на рождественских службах.