Книга Государя - [37]

– Так и происходит.

– В этом случае начинаются обвинения, судебные препирательства, тяжбы.

– Конечно.

– Тогда ясно, что, когда появляется тиран, он взращен именно из этого корня, являясь человеком, выдвинутым народом.

– Да, это в обычае.

– Но каково начало перехода от такого ставленника к тирану? Не ясно ли, впрочем, что этот переход открывается, как скоро ставленник начнет делать то же, что в мифе говорится об аркадском храме ликейского Зевса.

– А что там говорится?

– То, что попробовавший человеческих внутренностей, мелко нарезанных вместе с внутренностями прочих жертв, необходимо становится волком. Или ты не слышал этого сказания?[64]

– Как же, слышал.

– Таким же образом и ставленник черни, пользуясь совершенным повиновением народа, не будет воздерживаться от единоплеменной крови, но по ложным доносам, как это вообще бывает, приводя обвиняемого в суд, станет оскверняться убийством, отнимать у человека жизнь, языком и нечестивыми устами пробовать родственной жертвы, изгонять в ссылку, убивать – и вместе с тем обещать снятие чужих долгов и передел земли. После этого такому человеку не предписывает ли необходимость и сама судьба либо погибнуть от врагов, либо тиранствовать и из человека сделаться волком?

– Да, это ему неизбежно суждено.

– И этот человек, – добавил я, – не будет ли восставать на всех, у кого есть имущество?

– Будет.

– А лишенный власти, изгнанный, но вернувшийся вопреки желанию врагов, не станет ли на своей родине тираном?

– Очевидно станет.

– И если враги бессильны будут низвергнуть его или, очернив в глазах города, умертвить, то не задумают ли они приготовить ему смерть тайно?

– Так и в самом деле бывает часто, – сказал он.

– Посему достигшие подобной степени повторяют известнейшее тираническое требование – требуют от черни нескольких телохранителей, чтобы ее заступник оставался невредимым.

– Так и происходит, – сказал он.

– И народ дает телохранителей, боясь, думаю, за него и нисколько не опасаясь за себя.

– Конечно.

– Видя же это, друг мой, человек, имеющий деньги, вместе с деньгами приобретает причину быть ненавистником народа – по оракулу, который дан был Крезу: «к обильному галькою Герму тут-то бежать торопись, не стыдись малодушным казаться»[65].

– Иначе во второй раз стыдиться ему не пришлось бы, – сказал он.

– А если, думаю, схватят его, то предадут смерти.

– Несомненно.

– Между тем тот самый ставленник оказывается столь великим, что в своем величии не лежит на земле, но, низвергнув многих других, стоит на колеснице своего города и, вместо чужого ставленника, превращается в тирана.

– Еще бы.

– Так рассматривать ли нам, – спросил я, – счастье и этого человека, и города, в котором находится такой смертный?

– Конечно, нужно рассмотреть, – отвечал он.

– Не правда ли, в первые дни и в первое время он улыбается и обнимает всех, с кем встречается, не называет себя тираном, обещает многое в частном и общем, освобождает от долгов, народу и близким к себе раздает земли и притворяется милостивым и кротким в отношении ко всем?

– Именно так.

– Затем он с одними своими неприятелями мирится, а других разоряет. Однако ему все-таки хочется возбуждать войны, чтобы простой народ чувствовал нужду в военном вожде.

– Так и есть.

– Внося на войну деньги, граждане не оказываются ли в бедности и каждый день, занятые пропитанием себя, не злоумышляют ли тем меньше против него?

– Очевидно.

– А если только начинает он подозревать, что кто-нибудь имеет вольные мысли и не позволяет ему властвовать, то, по какому-нибудь поводу, не погубит ли таких – например, сказав, что они предались неприятелю? И для всего этого не необходимо ли тирану непрестанно вести войну?

– Необходимо.

– Делая же это, не тем ли более подвергается он ненависти граждан?

– Как же не подвергаться?

– Тогда граждане, способствовавшие его возвышению и имеющие силу, не будут ли смело говорить и с ним, и между собою и, если случатся особенно мужественные, не решатся ли осуждать текущие события?

– Вероятно, будут.

– Поэтому тиран, если хочет удержать власть, должен незаметно уничтожать всех их, пока не останется у него ни друзей, ни врагов, от которых можно было бы ожидать хоть чего-либо.

– Ясно.

– Стало быть, ему надобно видеть, кто мужествен, кто великодушен, кто умен, кто богат. Ну и счастлив же тиран: хочет он или нет, но должен ко всем этим людям находиться во враждебном отношении и злоумышлять против них, пока не очистит от них города.

– Прекрасное же очищение, нечего сказать!

– Да, противоположное тому, какое предписывают врачи относительно тела, – добавил я. – Последние изгоняют самое худое и оставляют самое хорошее; а он – наоборот.

– Впрочем, это, видно, ему необходимо, если он хочет властвовать.

– Стало быть, той блаженною связан он необходимостью, – продолжал я, – которая повелевает ему или жить с толпою негодных да еще и ненавидящих его людей, или вовсе не жить.

– Именно той, – согласился он.

– А не правда ли, что, действуя подобным образом, чем бо́льшую будет он навлекать ненависть со стороны граждан, тем бо́льшая и разнообразнейшая понадобится ему стража?

– Как же иначе.

– Кто же эти верные? Откуда созвать их?