Книга духов - [167]

О, что за зрелище поверженной жизни! Тела, разбросанные кругом в причудливом геометрическом узоре смерти. Сколько же костей я разбросала по земле – сначала на Зеркальном озере, теперь вот здесь.

На остывшей, съежившейся плоти пиршествовали вороны, выклевывая более податливые части лиц: глаза, губы, желеподобные щеки. Подумать только, я ведь знала этих людей – иных в лицо (теперь обезображенное), иных по имени. Я отпугнула охотников за падалью, и они снова расселись по веткам, выжидая и нарушая тишину беспрерывным карканьем.

Да, но вскоре карканье потонуло в другом гуле, и птицы взвились в воздух. Ветер, завывая совершенно по-волчьи, донес до моего слуха что-то еще… что-то новое.

До того мне доводилось слышать толпу мертвецов, но никогда раньше – убитых так недавно, так недавно повергнутых в смятение внезапной кончиной. О да, раньше я слышала ропот и глухое гудение давно умерших, которые порой могли заговорить, но тут было что-то новое… этот плачущий стон, и внове было то, что до меня доносились явственно различимые слова. И не просто слова – имена.

Мертвецы восставали и пробуждались, их души собирались и сбивались вместе; и каждый невнятно произносил, проборматывал имена тех, кого он оставил на земле среди живых. О, сколь же неподдельная, непритворная печаль, надо признаться, сквозила в этом бессвязном гомоне, напоминавшем заклинание. В перечне матерей и, по-видимому, сестер. Сыновей и возлюбленных. Отцов. Друзей. Сколько еще пройдет времени, пока вместо этого списка не зазвучит песня, слышанная мной прежде, – мне она была бы более приятна?

Я постаралась взять себя в руки, устоять перед этой нескончаемой литанией утраты. Это оказалось легче. Мой приход вскорости созвал всех мертвецов (как я и предполагала). И потому ураган усилился, ветер яростно хлестал по деревьям, срывая с них листья; тучи бешено скользили по небу, словно оно превратилось в ледяной каток; небосвод кишел взмывшими ввысь птицами; полил холодный дождь, ожививший скользкие рукава полиподиума, наброшенные на руки дубов. И вот – общение.

Я отдалась суду мертвецов. Пусть будет что будет.

У ветра словно выросли руки, которые в меня вцепились. Сорвали с места, где я стояла. Подняли и небрежно швырнули на ветвь дуба, висевшую невысоко над землей. Лежа на спине и глядя в неистово взбаламученную листву, я крикнула. Громко крикнула в серебрившийся туман:

– Явитесь… Явитесь!

Воздев руки, я почувствовала, что меня за них ухватили – и снова потянули, подняли вверх. Во мне не осталось ничего, кроме страха и желания. Желала я одного: чтобы мертвые учинили надо мной расправу.

И страшилась того же самого.

Я жаждала кары, жаждала наказания… да-да, за мой грех.

О, но мертвецы… погибшие воины из отряда Дейда… каким-то образом им стало известно, что содеянное мной было лишено злого умысла и что виновата я без вины. Эту весть они мне передали – передали без слов.

Непогода утихомирилась. Ветер стих. Литания утраты вновь сделалась явственно различимой.

И это все, что я помню. Только это – и то, как я стремглав погрузилась во тьму.

Очнулась я в могиле – похороненной.

Видимо, я рухнула замертво; мертвецы вновь довели меня до состояния, сродни их собственному. Не новость, куда уж там, однако никогда раньше я не впадала в подобную кому – даже на Матансасе. Должно быть, выглядела я настоящим трупом – вот меня и похоронили… Как долго я пролежала среди убитых? Скоро ли весть о засаде дошла до Форт-Брука? Не знаю, но когда о судьбе отряда Дейда стало известно, когда сюда, на индейскую территорию, явились солдаты, чтобы похоронить своих собратьев, то меня, раз я лежала без чувств, меня к ним причислили. И не осталось никого в живых – сообщить о том, что в преддверии атаки я ускакала прочь. Таким образом, меня удостоили быть погребенной как военнослужащего, не иначе.

Ввиду того, что в нашем климате тело разлагается быстро, солдат Дейда захоронили в двух рвах – офицеров и простых солдат по отдельности. Я пришла в себя во втором.

Поначалу я не могла и пальцем пошевелить, таким плотным слоем лежала земля на мне, на нас. Рот был забит глиной, открытые глаза ничего не видели. Лицом я прижималась к холодной как лед и гниющей спине того, на ком лежала. Видеть я, конечно, ничего не видела и почему-то все еще не нуждалась в дыхании. Все мышцы расслабились, и только величайшим усилием воли я заставила их работать – прорыть пальцами землю, нащупать тела рядом с собой, под собой, над собой. Коснуться пуговиц, волос, суставов, кишащей червями плоти.

Сколько же часов – а может, и дней – понадобилось мне на то, чтобы пробиться наверх и выбраться из могилы… Но вместе с возвратом чувственного восприятия, упорно разгребая и разгребая землю, с каким невыразимым – о, с каким невыразимым! – облегчением я убедилась, что – хвала небесам – меня не в гробу. А такое вполне могло случиться. Лежать бы мне тогда закопанной нескончаемо долго, вплоть до прихода крови.

И я продолжала упрямо рыть и рыть, разгребать и разгребать землю. Сгорбившись, я спиной пробила себе ход наружу и вырвалась из могилы – довольно неглубокой, поскольку пришлось делать ее столь обширной. Взломав дерн, я обнаружила, что на нем пробилась редкая травка.