Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР - [6]

Цит. по: Кони А. Ф. Собр. соч.: В 8 т.

Т. 2. М., 1966.С. 141–142, 156–157.

№ 4 Из воспоминаний С. Д. Урусова

[…] Князь Иван Михайлович Оболенский, благодаря возникшему в 1902 г. в Харьковской и Полтавской губерниях аграрному движению, до сих пор известен в широких слоях читателей газет как первый и жестокий укротитель крестьянских волнений. Но дурную славу, вызванную безумными репрессиями губернаторов и генерал-губернаторов в 1905–1906 гг., напрасно относят к началу аграрных беспорядков, имевших место в Харьковской губернии. Князь Оболенский не имел основания смотреть на вспыхнувшие в то время в деревнях насилия как на участие населения в общем протесте страны против правительства и, застигнутый врасплох, обратил всю свою энергию на подавление грабежей и пожаров, не углубляясь в рассуждения по поводу причин, вызвавших беспорядки. Я не хочу оправдывать тех мер, которые он допустил в отдельных случаях, применяя телесное наказание, противное чувству человеческого достоинства и его собственным взглядам, но очень ценимое в правительственных сферах. Я хочу лишь отметить, что он действовал, не жалея себя, рискуя здоровьем и жизнью, с горстью войска, и сумел остановить погром, не проявив при этом того упоения репрессиями, которое вскоре развратило наши гражданские и военные власти […].

Урусов С. Д. Записки губернатора. Берлин, 1907.С. 237–238.

№ 5 Запрос социал-демократической фракции II Государственной думы 13 апреля 1907 г. по поводу массовых казней и экзекуций в Прибалтийском крае и ответ правительства

Запрос фракции

1. Известны ли правительству факты систематических убийств без суда и следствия, поджогов, грабежей, истязаний и других незаконных действий, чинимых над населением Прибалтийского края?

2. Какие меры правительством приняты на предмет прекращения произвола и насилия местных военных и гражданских властей края, а равно привлечены ли к суду виновные в этом должностные лица?

3. Какие меры им приняты для возмещения убытков?

Из ответа товарища министра внутренних дел А. А. Макарова

[…] Полиции пришлось работать в тяжелых условиях, и поэтому естественно, что она могла в некоторых случаях лишиться того хладнокровия, которое, быть может, от нее требовалось для того, чтобы действия ее были вполне закономерными.

Цит. по: Ушерович С. Смертная казнь в царской России. Харьков, 1932.С. 398.

№ 6 Из воспоминаний В. В. Шульгина

Они, не признающие тормозов революционеры, совершали подвиги самопожертвования и безумия. Четверо молодых людей, переодевшись в форму одного из гвардейских полков, явились на прием к Столыпину. Охрана далась в обман. Мнимые гвардейцы пронесли в своих касках бомбы, и дом взлетел на воздух. При этом погибло сорок человек[1]. Дочь Столыпина была тяжело ранена. Когда девочка пришла в себя после глубокого обморока, она спросила:

— Что это? Сон?

Да, для нее это был сон, и сон счастливый: ее отец, пощаженный на этот раз судьбой, вышел из-под развалин невредимым […].

Столыпин уцелел, но революционеры продолжали свою деятельность. По счету Пуришкевича, за время Первой революции они убили и ранили 20 тыс. человек. На террор снизу Столыпин ответил террором сверху. Тут счет скромнее. Революционеры утверждали, что по приговорам военно-полевых судов было расстреляно 2,5 тыс. бомбометателей и иных насильников.

Печальные цифры. Но все относительно. Если сравнить с разгулом смертной казни, наступившим со времени учреждения Чека, то дореволюционные цифры покажутся детскими упражнениями недоучившихся палачей.

Шульгин В. Размышления. Две старые тетради //

Неизвестная Россия. XX век. Вып. 1. М., 1992.С. 313–314.

№ 7 Из писем, перлюстрированных охранкой. 1908–1912 гг.

Все, начиная с казней, продолжая административной ссылкой, пристрастными, вытянутыми за волосы, судебными приговорами этих, ныне сменяемых судей, проводится под ложным предлогом «борьбы с революцией» и, по моему глубокому убеждению, готовит новый взрыв ее. Когда обыватели (у нас граждан нет) видят, что политика «успокоения» является синонимом политики «отомщения», то что, кроме ненависти, эта политика может воспитать в сердцах нескольких поколений? Вот этим путем и формируются революционеры […].

Счел бы себя счастливым, если бы понемногу приступили к тому, что нам было обещано манифестом государя императора 17 октября 1905 г. До сих пор ни правительство, ни Государственная дума ничего в этом смысле не делали и ничего не предприняли. Вместо законов о неприкосновенности личности нам дали усиленную и чрезвычайную охрану, вместо реформы судебных установлений их подчинили полному произволу министра юстиции, а принцип несменяемости судей свели на нет. Множество дел изъяли из ведения гражданских судов и передали судам военным. Вместо нового закона о печати подчинили прессу произволу губернаторов […].

О свободе вероисповедания теперь и заикаться нельзя […]. Никакой конституции у нас нет.

Разбиты все надежды на мирное преобразование политического и социального строя: я чувствую, как все ближе и ближе наша дорогая родина приближается к пропасти, в которую ее толкает правительство […]. Страшно становится, когда видишь все усиливающуюся деморализацию, проникающую все классы населения. Причина ее коренится в лицемерии и неправде, составляющих основу деятельности нашего правительства, и в эгоизме привилегированных классов. Благодаря этому пропасть, отделяющая государственную власть от страны, все расширяется, и в населении воспитывается чувство злобы и ненависти, которые заглушают в нем веру и любовь. […] От представительного строя по форме не отказываются, но, в сущности, с представительством не считаются и сводят его на нет, так что самодержавная бюрократия теперь проявляет гораздо больше произвола, чем когда-либо прежде. Политические свободы включены в наши основные законы, но где они? […] Народ видит причину своих разочарований в господах и господской Думе, а потому предстоящая неизбежно революция легко может вылиться в форму пугачевщины.