Книга без переплета - [35]

Никса недоуменно поморгал глазами, глядя на нее.

— Я думаю, он должен решить это сам…

— Он решит, — с непонятным весельем в голосе сказала Де Вайле. — Он решит! А ты ступай домой, король, и жди. Мне нужно отдохнуть, собраться с силами. И думаю, что не позднее завтрашнего дня я принесу тебе весть…

Ей многое стало ясно. И глядя вслед молодому королю, Де Вайле думала о том, что Доркина искать уже не придется. Вернее, искать она его будет там же, где и Овечкина с талисманом. Баламут наверняка напал на след Тамрота возможно, сыграл свою роль тот защитник и друг, которого предрек ему при расставании Гиб Гэлах, — и тоже попал в ловушку. В этом она почти не сомневалась. Но что останется от двоих людей и одного талисмана к тому времени, когда она их разыщет, — известно было одному только дьяволу. Могущество Хораса, врага Никсы Маколея, было впечатляющим… карты, которыми она пользовалась при последнем гаданье, умерли навсегда — теперь она это знала. И работа ей предстояла… Де Вайле поморщилась. Она собрала последние силы и перенеслась в свое убежище прямо с того места, где была, пренебрегши всякими правилами скрытности и тайны. Хорошо еще, что стояла она в тени дома и никто не заметил внезапного исчезновения старой цыганки, как будто растворившейся в этой тени.

ГЛАВА 11

Михаила Анатольевича настигла любовь, но он был весьма далек от понимания этого.

Никогда в жизни не думая о любви, ничего не знал Овечкин ни о формах ее, ни о мгновениях ее зарождения, ни о становлении и смерти, ни о силе воздействия ее на душу человека, ни о сопутствующих ей восторгах и муках. И теория и практика любви равно были для него terra incognita, и можно смело сказать, что прожив в сем блаженном неведении тридцать пять лет своей жизни, никогда бы не догадался Овечкин о том, что с ним теперь произошло, если б кому-нибудь не вздумалось открыть ему глаза. А такого человека поблизости не нашлось.

И потому, постояв в оцепенении перед открытым окном в своем новом жилище и возвратившись через какое-то время к реальности, оставался Михаил Анатольевич все в том же блаженном неведении относительно своего состояния. Одно только он знал совершенно твердо — Басуржицкий заблуждается. Его жена абсолютно здорова. Разумеется, он не мог бы сказать, на чем основывается такая его уверенность и вряд ли рискнул бы отстаивать свое мнение перед специалистом. Но всею душою был он отныне на стороне Елены Басуржицкой и, едва придя в себя, сразу задумался, каким образом можно помочь девушке снять с себя клеймо сумасшествия.

Правда, он слишком мало еще знал о ней. Михаил Анатольевич скорбно покачал головой, отошел от окна и присел на кровать. Ему предстояло познакомиться с ней поближе, услышать ее историю — а в наличии очередной удивительной истории он почему-то нисколько не сомневался, — и только тогда уже начинать ломать голову над выходом из положения.

А положение оказалось гораздо серьезнее, чем представлялось Овечкину, и убедился он в этом очень скоро, тем же вечером.

Когда туман в голове окончательно рассеялся и Михаил Анатольевич снова начал мыслить трезво и ясно, все решив для себя относительно состояния душевного здоровья Елены Басуржицкой, вспомнил он и о Никсе Маколее. И ужасно забеспокоился. Что ж он тут сидит… надо позвонить хотя бы, узнать у бабы Веры, не возвратился ли король, а если возвратился, то как там у него с Хорасом? И вообще, может, сегодня ночевать тут ему не обязательно и можно съездить повидаться с Никсой, заодно и рассказать ему… И Михаил Анатольевич решительно поднялся с кровати и направился к выходу, не предвидя никаких препятствий невинному своему желанию повидаться с другом.

Однако первое же препятствие явилось ему в виде запертой на три замка двери, ведущей из половины Елены в остальную часть квартиры. Это смутило Овечкина, но ненадолго. Он увидал кнопочку звонка на дверном косяке и, справедливо рассудив, что она предназначена для вызова кого-нибудь с той стороны, без колебаний нажал на нее.

Результата не было так долго, что даже безропотный Михаил Анатольевич потерял терпение. Он позвонил еще раз. И еще раз. Наконец по ту сторону двери зазвенели ключами, защелкали замками и препятствие было устранено. Но не совсем.

Овечкин ожидал увидеть Басуржицкого, однако перед ним предстал темноволосый подросток-секретарь. И подросток этот стоял на пути, загораживая проход, и молча, без всякого выражения на лице, смотрел на Михаила Анатольевича, словно ожидая чего-то.

Михаил Анатольевич тоже подождал немного, сам не зная чего. Потом сказал:

— Мне нужно к Даниилу Федоровичу.

— Зачем? — спросил подросток, не дрогнув ни единым мускулом гладкого своего лица.

— Как, то есть, зачем? — растерялся Овечкин. — Мне нужно позвонить… да и сказать кое-что Даниилу Федоровичу!

— О чем?

— О том, что мне нужно съездить домой! Я не понимаю тебя, мальчик…

— Подождите, — сказал тот. И дверь перед носом Михаила Анатольевича вновь захлопнулась.

От удивления он даже разинул рот. Что это такие строгие тут порядки? К чему это?

На этот раз ждать пришлось недолго. Михаил Анатольевич еще не успел справиться с неприятным чувством, как мальчик явился и жестом пригласил его выйти. И пройдя за ним по пятам через всю эту огромную квартиру, очутился наконец Овечкин в кабинете Басуржицкого, сидевшего за письменным столом с озабоченным видом. Но заботили его как будто вовсе не нужды Михаила Анатольевича.