Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли - [42]

— Понимаем, — отвечал ему солдат. — Если какой большевик объявится… У меня они батьку с маткой порешили, как куркулей… Так получилось, господин мастер, что хлебца мы пудов двадцать в подполе припрятали. Свой хлебец, не ворованный. А все равно… Так что я знаю, что с большевиком сделать.

— Молодец, — отвечал Красильников уже издали.

И еще долго слышал Юра его шаги, пока их не заглушил шепот набегающих на гальку волн…

Легко шагая по плоской «Новой Земле» — так называлась местность от маяка до развалин древнего Херсонеса, — Юра забрел в верховья Казачьей бухты, где любил сиживать иногда на узкой перемычке, наблюдая с обеих сторон море и чувствуя себя первооткрывателем, одним из древних греков, которые два тысячелетия назад осваивали эти земли, казавшиеся им северными, холодными.

К удивлению Юры, в обычно пустующей бухте, на маленьком островке с древними развалинами, который при северном ветре весь затапливался водой, сидела девчонка. Юра, как был в холщовых, кое-как перешитых Федором Петровичем из старой робы штанах, плюхнулся в воду и в два-три маха подплыл к острову. Ему хотелось прогнать непрошеную гостью.

— Вы хорошо плаваете, — звонко и доброжелательно сказала девчонка, и эти слова и, главное, тон, с каким они были произнесены, пригасили благородный гнев властителя бухты. — А я вон там вброд перешла. Там по колено.

Стоя по пояс в воде, Юра поднял голову, но рассматривать девчонку не решился. Он только понял, что она примерно его возраста, у нее длинные ноги, выглядывающие из-под купальной юбки, и загорелое лицо со светлыми волосами. Просыпающееся в нем мужское чутье мгновенно подсказало ему, что она очень красива, и это еще больше убавило прыти.

— Вы Юра? — спросила девчонка.

— Ну допустим. А ты откуда знаешь?

— Знаю. Федор Петрович сказал… А знаешь, кто я?

— Ты? — Юра посмотрел на ее лицо, на развевающиеся на ветру волосы, набрался храбрости и с улыбкой сказал: — Ты Керкинитида.

— Это кто? — поинтересовалась девчонка.

— Древнегреческая богиня.

— Керкинитида?.. Мне нравится, — сказала девчонка.

— Откуда ты явилась? — спросил Юра, выбираясь на берег.

— Выходит, из Древней Греции. Иногда я посещаю эти места, но ненадолго. — Она приняла предложенную Юрой игру. — А вы, мальчик, рыбак?

— Рыбак. Раз ты из Древней Греции и бываешь здесь лишь иногда, хочешь, я покажу тебе что-то интересное?

— Хочу.

— Пошли! — Он бросился в воду, она — за ним, и вскоре они выбрались на берег у небольшой скалы. В расщелине, тут же, он указал ей на три небольшие каменные плиты, сложенные в виде столика.

— Это — жертвенник, — понизив голос, таинственным шепотом произнес Юра. — Здесь когда-то был храм… Прочти вот здесь надпись.

Она коротко насмешливо взглянула на Юру, склонилась к одной из плит.

— «Ди-о-нис», — прочла она и повторила: — «Дионис». — Я учила древнегреческий. И про храм этот когда-то читала.

Юре, похоже, не удалось удивить девчонку. Но у него еще было кое-что в запасе.

— Смотри! Вот эти камни наверху, видишь, они гладко стесаны. Это — бывшие колонны. Они рухнули… А это — остатки стены… А вот этот продолговатый хорошо обтесанный камень — пьедестал. Здесь находилась первая гавань, названная греками Прекрасной. А на берегу была площадь, и на ней, может вот на этом самом месте, граждане города произносили удивительную клятву…

Юре уже из хвастовства захотелось продекламировать эту клятву, которую когда-то пересказал ему Павел Андреевич:

— «Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девою, богами и богинями олимпийскими, героями, владеющими городом, территорией и укреплениями херсонессцев, что я всегда буду единомышлен о спасении и свободе государства и граждан и не предам Херсонеса, Керкинитиды, Прекрасной гавани…» Еще и дальше есть, только я не запомнил…

— Лиза! Елизавета! — раздалось откуда-то из-за камней. Девчонка состроила гримасу досады:

— Часы пробили двенадцать. И волшебство развеялось… Вы не рыбак, а я не Керкинитида, а Елизавета. Для вас — Лиза…

Женщина появилась на тропинке.

— Не просто Лиза. Я — ваша двоюродная сестра. А женщина, что идет к нам, — ваша родная тетя, а моя мама. И зовут ее Ольга Павловна… Мама говорит, что вы ее должны помнить.

Невысокая полноватая женщина с добрым округлым лицом подошла к ним.

— Лиза! Юра! Я вас уже целый час здесь ищу! — Она дотронулась до мокрой Юриной головы, словно убеждаясь, что перед нею действительно ее племянник Юра Львов, и лишь после этого стала, рыдая, обнимать его.

— Мама! Ну мама! — успокаивала Ольгу Павловну Лиза.

— Господи, какая радость!.. Юра!.. Юр-pa! Как все ужасно… мама… Михаил Аристархович… Господи, я так долго тебя искала!..

Она отстранилась от Юры, оглядела его.

— Ты совсем большой, я с трудом тебя узнаю! Впрочем, это из-за этой мерзкой одежды. — Она вновь стала обнимать и целовать его. — Ну, ничего, все теперь позади! Все! Твои мытарства кончились!..

Они присели на камешках на берегу залива, и Ольга Павловна сказала: через час за ними приедет извозчик, и поэтому Юре следует быстро собраться, и они отправятся в Александро-Михайловку, и что теперь он будет жить у них и учиться.

Юра понимал, что ему следует ждать больших перемен в жизни. И утешал он себя лишь тем, что все это произойдет не так скоро. Но вот это произошло. Уже через час он должен будет покинуть и Федора Петровича, милого и доброго угрюмого старика с вечно дымящейся под носом цыгаркой, и маяк, и Казачью бухту, и Херсонес — словом, все, к чему он уже привык, с чем сроднился. Это было, пожалуй, единственное место, куда могли и должны были прийти Павел Андреевич, и Красильников, и Наташа. Он верил в то, что они придут. Если же он уедет отсюда, то почти наверняка никогда больше не увидит никого из них.