Книга 1 - [16]

«Еще не вечер, еще не вечер.»

На нас глядят в бинокли, в трубы сотни глаз

И видят нас от дыма злых и серых,

Но никогда им не увидеть нас

Прикованными к веслам на галерах.

Неравный бой, корабль кренится наш.

Спасите наши души человечьи,

Но крикнул капитан: «На абордаж!»

Еще не вечер, еще не вечер.

Кто хочет жить, кто весел, кто не тля

Готовьте ваши руки к рукопашной!

А крысы пусть уходят с корабля

Они мешают схватке бесшабашной.

И крысы думали: „А чем не шутит черт?“

И в тьму попрыгали, спасаясь от картечи,

А мы с фрегатом становились к борту борт.

Еще не вечер, еще не вечер.

Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза,

Чтоб не достаться спрутам или крабам,

Кто с кольтом, кто с кинжалом,

Кто в слезах мы покидали тонущий корабль.

Но нет! Им не послать его на дно.

Поможет океан, взвалив на плечи,

Ведь океан — он с нами заодно,

И прав был капитан — еще не вечер.

ПОЗЫВНЫЕ КОРАБЛЕЙ

Этот день будет первым всегда и везде,

Пробил час, долгожданный, серебряный час,

Мы ушли по весенней высокой воде,

Обещанием помнить и ждать заручась.

По горячим следам мореходов живых

И экранных что пробили нам курс через рифы, туманы и льды,

Мы под парусом белым идем с океаном на равных

Лишь в упряжке ветров, не терзая винтами воды.

Впереди чудеса неземные,

А земле, чтобы ждать веселей,

Будем вечно мы слать позывные

Эту вечную дань кораблей.

Говорят, будто парусам реквием спет,

Черный бриг за пиратство в музей заточен.

Бросил якорь в историю стройный корвет,

Многотрубные увальни вышли в почет.

Но весь род моряков, сколько есть до седьмого колена

Будет помнить о тех, кто ходил на накале страстей.

И текла за кормой добела раскаленная пена,

И щадила судьба непутевых своих сыновей.

Впереди чудеса неземные,

А земле, чтобы ждать веселей,

Будем честно мы слать позывные

Эту вечную дань кораблей.

Материк безымянный не встретим вдали,

Островам не присвоим названьев своих.

Все открытые земли давно нарекли

Именами великих людей и святых.

Рассветали открытья, мы ложных иллюзий не строим.

Но стекает вода с якорей, как живая вода,

Повезет и тогда мы в себе эти земли откроем,

И на берег сойдем, и останемся там навсегда.

Не смыкайте же век, рулевые,

Вдруг расщедрится серая мгла.

На летучем голландце впервые

Запалят ради нас факела.

Впереди чудеса неземные,

А земле, чтобы ждать веселей,

Будем честно мы слать позывные

Эту вечную дань кораблей.

СНАЧАЛА БЫЛО СЛОВО

(Из к/ф „Контрабанда“)

Сначала было слово печали и тоски,

Рождалась в муках творчества планета,

Рвались от суши в никуда огромные куски

И островами становились где-то.

И странствуя по свету без фрахта и без флага,

Сквозь миллионолетья, эпохи и века,

Менял свой облик остров, отшельник и бродяга,

Но сохранил природу и дух материка.

Сначала было слово, но кончились слова,

Уже матросы землю населяли.

И ринулись они по сходням, вверх на острова,

Для красоты назвав их кораблями.

Но цепко держит берег, надежней мертвой хватки.

И острова вернутся назад, наверняка,

На них царят морские, особые порядки,

На них хранят законы и честь материка.

Простит ли нас наука за эту паралель?

За вольность толкований и теорий?

И если уж сначала было слово на земле,

То безусловно слово „море“.

ЦУНАМИ

Пословица звучит витиевато:

Не восхищайся прошлогодним небом,

Не возвращайся, где был рай когда-то,

И брось дурить, иди туда, где не был.

Там что творит одна природа с нами,

Туда добраться трудно и молве,

Там каждый встречный, что ему цунами,

Со штормами в душе и в голове.

Покой здесь, правда, ни за что не купишь,

Но ты вернешься, говорят ребята,

Наперекор пословице поступишь,

Придешь туда, где встретил их когда-то.

Здесь что творит одна природа с нами,

Сюда добраться трудно и молве,

Здесь иногда рождаются цунами,

И рушат все в душе и в голове.

На море штиль, но в мире нет покоя,

Локатор ищет цель за облаками,

Тревога, если что-нибудь такое,

Или сигнал: „Внимание! Цунами!“

Я нынче поднимаю тост с друзьями,

Цунами, равнодушная волна.

Бывают беды пострашней цунами

И радости сильнее, чем она.

49 ДНЕЙ

Суров же ты, климат охотский,

Уже третий день ураган.

Встает у руля сам Крючковский,

На отдых — Федотов Иван.

Стихия реветь продолжала,

И тихий шумел океан,

Зиганшин стоял у штурвала

И глаз ни на миг не смыкал.

Суровей, ужасней лишенья,

Ни лодки не видно, ни зги.

И принято было решенье,

И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,

Взглянули друг другу в глаза,

Когда ел Поплавский гармошку,

Крутая скатилась слеза.

Доедена банка консервов

И суп из картошки одной,

Все меньше здоровья и нервов,

Все больше желанья — домой.

Сердца продолжали работу,

Но реже становится стук,

Спокойный, но слабый Федотов

Глотал предпоследний каблук.

Лежали все четверо в лежку,

Ни лодки, ни крошки вокруг,

Зиганшин скрутил козью ножку

Слабевшими пальцами рук.

На службе он воин заправский,

И штурман заправский он тут.

Зиганшин, Крючковский, Поплавский

Под палубой песни поют.

Зиганшин крепился, держался,

Бодрился, сам бледный, как тень,

И то, что сказать собирался,

Сказал лишь на следующий день:

„Друзья!“ через час: „Дорогие!“

„Ребята! — еще через час,

Ведь нас не сломила стихия,

Так сломит ли голод нас?

Забудем про пищу, чего там,

А вспомним про наших солдат…“

„Узнать бы, — стал бредить Федотов,

А что у нас в части едят“.