Книга 1. Цепные псы одинаковы - [5]

— И что я должен делать?

— То же, что и сегодня: держать его, чтоб не убежал.

Ян понял, что попался. Уйти, поссорившись с колдуном, нельзя: он может наслать порчу на него и на весь его род. Но и остаться здесь, чтобы еще раз услышать жуткое пение под окном, тоже было равносильно порче. Правду говорят люди: водишь дружбу с колдунами — жди беды. Ян забыл об этом и вот поплатился.

Угрюмый, он сел в угол так, чтобы видеть одновременно и знахаря, и раненого чужака. "Вот ведь какая несправедливость, — думал Ян, — я сильнее колдуна, здоровее, а победить его не могу. Да чтоб меня, если с ним тягаться буду!"

Много лет тому назад, когда Ян был еще босоногим мальчишкой, он тайком от отца пробовал обращаться в сокола, что умел каждый воин его клана. Разумеется, эти несвоевременные попытки не преминули отозваться бедой: как-то раз он взлетел, но сил не хватило поймать ветер, и он, ломая хрупкие крылья, упал в лес, прямо к ветхой избушке знахаря.

Знахарь, как ему и положено, был нелюдим, в населенных местах появлялся редко, и за помощью к нему шли сами. Пользовал он, по большей части, клан Серебряного Сокола, потому как сам был выходцем из него, но и другим не отказывал, из какого бы племени к нему не приходили.

— Чего набычился? — спросил знахарь Яна. — Чего в угол забился? Сам на себя страху напустил, аюл.

"Аюл" означало «недоросток», "подуруша", но Ян не обиделся. Когда знахарь нашел его у своих дверей молодым соколенком, обернул обратно в человека и лечил, то часто звал его так, Ян привык. С тех пор он частенько захаживал к нему в избушку, крытую дерном, на котором каждую весну распускались желтые цветки мать-и-мачехи. Но еще ни разу не случалось так, чтобы нельзя было уйти, если ему того хотелось.

— Хватит тебе дрожать, — сказал знахарь, гася лучину — наступало утро. — Силком не держу, да, боюсь, один не справлюсь. Подбрось-ка лучше поленьев в очаг да раздуй хорошенько, не то замерзнем.

Знахарь еще раз осмотрел все раны болящего, что-то пошептал ему в темя, потом укрыл потеплее одеялом и сам улегся на лавку.

— Устал я нынче, — пробормотал он. — Посплю. И тебе советую.

Но Ян нипочем не хотел спать, он думал о том, как бы ему сбежать, но придумать не мог. Да, теперь он мог оборачиваться соколом, но сокол-то в клетке! И потом он только что вернулся с Гор, где все силы оставил, а превращение — штука очень даже нелегкая, оглянуться не успеешь, как бёрквы крылышки-то и подрежут. И колдун, конечно, знает, что он сейчас на излете. Ян посмотрел на него. Подложив под голову руку, знахарь, казалось, спал крепким сном, но Ян был уверен, что он спит только одним глазом.

А время шло, и Ян проголодался. Он никогда не ел в этом доме, да колдун и не предлагал и сам при нем ни разу не ел. "Оно и понятно, — думал Ян, — зачем колдуну есть?.. И чужаку этому еда не нужна, он и так не сегодня-завтра помрет". Но он-то, Ян, живой и ему хочется есть. В конце концов, когда белый снег за окошком стал синим, голод победил страх.

— Эй, колдун, — позвал Ян, — нет ли у тебя хлеба?

Знахарь тотчас открыл глаза, будто и не спал вовсе.

— Известное дело, есть, — отозвался он. — Поди, в кладовке возьми.

Ян толкнул низенькую дверь и в растерянности остановился на пороге. Так бывает с теми, кто напридумывает себе невесть чего, а потом окажется, что ничего такого нет и в помине. Раньше он с опаской глядел на эту дверцу, уверенный в том, что за нею — темный вход в царство духов, а вместо этого увидел склянки, жбаны, кадушки да туески всякие с вареньями и соленьями, заготовленными нынешним летом.

Немного разочарованный, Ян взял с полки завернутый в чистое полотенце вчерашний каравай, вышел и плотно затворил дверь за собой.

А между тем вечерело. Отдохнувший знахарь снова принялся готовить отвары и припарки и потчевать ими раненого. Ян сидел в углу, щипая каравай, и наблюдал за ним.

— Зачем ты лечишь его? — спросил он. — Ведь все равно не вылечишь.

— Сегодня узнаем, — отозвался знахарь, растирая в порошок цветки кровохлебки и чабреца. — У этого парня много сил, захочет выправиться — выправится, нет — значит, нет. Пока он на перепутье: одна нога его в могилу тянет, за теми, кто ушел раньше, а другая жить просится. Какую из них послушает?

Знахарь говорил, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к чему-то. Ян тоже начал прислушиваться, и постепенно его опять стал одолевать страх.

— Переживет чужак сегодняшнюю ночь — хорошо. Руки у него, гляди, сильные, ноги сильные, в бою, стало быть, так просто не сшибешь. По телу шрамов не счесть, стало быть, много дрался. Опять же волосы. Погляди, какие у него волосы.

— А что? — пожал Ян плечами, а по плечам у самого мурашки бегают. — Волосы как волосы.

— Аюл. В волосах человеческая сила сущая заключена. Вот он помирает, как ты говоришь, а волос-то, гляди-ка, сильный, крепкий, от корня волной бежит, стало быть, и парень этот силен и крепок и много в нем охоты к свободе. Как легко волос рвется, так легко человек и жизни лишается. Ты-то, Ян Серебряк, в Имарь-день многим девицам локон даришь?

Ян улыбнулся, сверкнув зубами в сгущающихся сумерках.

— Многим. Тебе разве соврешь?