Кнайпы Львова - [18]

Среди кофеен, в которых встречались богемисты, Богдан Нижанкивский вспоминает еще одну, где читал свой первый рассказ «Собачье дело»: «Это был, пожалуй, 1934 год. Я его читал в кофейне «Лувр» Анатолию Курдыдыку, его брату Ярославу, Владиславу Ковальчуку и, может, еще кому-то — при черном кофе. Похвалили. Хорошее начало».

Ярослав Курдыдык в юмористическом журнале «Зыз» (1933 г. — 4–6) опубликовал стихотворение «Кофейные настроения».

У Юрия Тыса находим такую атмосферу кофейни: «Однажды выдающийся богемист Львова, а теперь Филадельфии (очевидно, Богдан Нижанкивский. — Ю. В.), подсел к нашему столику и сказал:

— А я написал танго!

Эти слова вызвали большое волнение. Балтарович пристально посмотрел на него:

— Ну?

В этом не было ничего удивительного, автор танго был не только писателем, драматургом и выдающимся знатоком театра, но и человеком высокой культуры, общительным во всех тогдашних и, пожалуй, и нынешних условиях. Поэтому добыл кусок бумаги и прочитал:

— Орангутанга!

— Хорошо, очень хорошо! — загудело.

Балтарович пристально слушал, постучал в воображаемом ритме пальцами по столу, а когда автор окончил читать, сказал:

— А я напишу музыку!

И начал, как в лихорадке, говорить о композиции, о том, где положить ударение, а где требуется пиано-пианиссимо, чтобы сделать большое впечатление на панянок.

Помню, что я был в то время невыспавшийся, и дискретно зевнул.

— Что, вам не интересно? А вы, может, не играете на фортепьяно?

— Нет!

— Так и видно! А можно знать, почему?

Чтобы подумать, я глотнул кофе.

— Потому что карты «скользят», — ответил я новейшей тогда остротой.

Через полгода в карнавале Львов танцевал это танго-орангутанго при оркестре Ябця-Яблонского. У ребят темнели глаза, а девушки теряли сознание в приглушенном зале.

Незабываемая сенсация для младшего поколения, потому что старшие, эдак после тридцати, только изредка пританцовывали, мол, не пристало делать вид юноши. Автор текста танго, ныне уважаемый профессор университета, пишет только высокоученые произведения, но когда прочитает свое танго, видимо, вспомнит те давние времена.

А вот и текст «Орангутанго», язык и правописание Львова двадцатых годов:

Шукать набридло ідеалів,

Серед скінчених дон жуанів,

В найліпших клубах і локалях,

Ви їх знайти не були в стані.

Як вечером заблисли зірки,

Нудьга вас міцно обійняла,

З розпуки ви пішли до цирку,

І там знайшли те, що шукали.

До ранку танго з орангутангом,

Удари джазу, мов бумерангом,

Таємна пісня лунає тонко

В незнанім краю, в далекім Конго.

Сп’янілі вже нектаром звуків,

Схилились ви на загороду,

Він із-за грат лизав вам руки,

Харчав потихо з насолоди.

До ранку… (рефрен)

Так кожен день він вас чекає,

Ламаючи зі злости грати,

Бо бідний самець ще не знає,

Як жінка серцем вміє грати.

До ранку… (рефрен)

Його прострілили за цирком,

Бо він сказився від любови,

Лиш скляним зором вп’явся в зірки,

Коли вмирав в калюжі крови.

Богемный быт вызывал у добропорядочных мещан возмущение. Михайло Рудницкий в фельетоне «Кофейня и казарма» («Навстречу», 1934, № 4) писал: «Есть такая смертоносная граната, которая взрывается посреди дискуссии: «Вы, панове, знаете Европу только из кофейни! Вы — декаденты кофейной культуры!» Некоторые посрамленные божатся, что вычитывают чужие книги дома, что на чужбине ходил не только в кофейни, но и в музеи, на выставки и чтения… Напрасно. Живем в твердые времена. Времена евгеники и энергетики, диктатуромании. Пол своей жизни растратил деятель на конспирации, всю жизнь был духовным анархистом, который разлагал каждую организацию, в которую входил, и вдруг начинает обращать всех к дисциплине.

Все чаще суют свой нос в литературу панове, которые прикладывают к ней методы революционных митингов так, словно бы она состояла из баранов, ждущих проводника — льва. Дисциплина и здоровье нации — хорошие вещи, но не надо противопоставлять кофейни казарме. Когда говорим о литературе, принимаем за основу разговора факт, что знаем ее более или менее одинаково, так что не морочим себе голову фамилиями, цитатами и фактами. Общественные боевые коменданты в своих проповедях на тему «новой» литературы видят все время перед собой «мужланов», которым хотят приказывать. Для себя оставляют право муштровать других и хотят нас загнать в казармы, мол, мы дегенераты. Когда литературою займутся Муссолини и Гитлер, только тогда сможет она обновить сгнившую Европу. А мы, бедные декаденты, так думаем, что Сталин делает то же самое, только сильнее.

Эта новая европейская культура, о которой кричат современные крестоносцы, отдает казарменным комисняком (хлеб, который выдавали солдатам. — Ю. В.). Они забывают, что всеми своими знаниями обязаны кофейне. Уже 25 лет назад в львовской «Централке» шли живые разговоры о империализме Сеера, который везде вынюхивал романтические бациллы. Сейчас его идеи разводят казарменной жижей и открывают эти бациллы у писателей, имеющих плодотворное влияние на крупнейших европейских создателей. Exempli gratia: Достоевский на Гамсуна, Жида, современную английскую повесть.

Мы, грешные, ходили и ходим в кофейни, ибо там можем обмениваться мнениями как равные с равными с людьми, которые уже полысели от студий над литературой и с молокососами, которые называют нас ретроградами. Кофейня стала демократическим учреждением, что-то вроде читальни «Просвещения», где все равны, с той разницей, что голос здесь имеют не те, которые должны были слушать, а те, которых можно слушать, потому как скажут что-то новое.