Ключи от заколдованного замка - [126]

Александр прибыл в Гатчину 8 декабря. Встречать его выехали обе императрицы. На следующий день в четыре часа утра он прибыл в Петербург и слушал молебен в Казанском соборе. Жители столицы могли приветствовать государя только во время развода на Дворцовой площади.

Три дня император отдыхал и не занимался государственными делами. Он не мог равнодушно смотреть на окружавших его придворных. Ему претило угодничество и лесть. Он думал, что каждый из них предал его в ту аустерлицкую ночь.

Тринадцатого декабря кавалерская дума святого Георгия, будучи преисполнена благоговения к великим подвигам, которыми монарх лично подавал пример войску, осмелилась просить его величество возложить на себя знаки ордена святого Георгия.

Старший кавалер князь Прозоровский поднес всеподданнейший доклад, а канцлер князь Куракин — знаки ордена первого класса.

Император препоручил им благодарить думу «за внимание к таким деяниям его, которые он почитает своей обязанностью» и объявить, «что знаки первого класса сего ордена должны быть наградой за распоряжения начальственные, что он не командовал, а храброе войско свое привел на помощь своему союзнику, который всеми оными действиями распоряжался по собственным своим соображениям, что потому не думает он, чтобы все то, что он в сем случае сделал, могло доставить ему сие отличие, что во всех подвигах своих разделил он только неустрашимость своих войск и ни в какой опасности себя от них не отделял, и что сколь ни лестно для него изъявленное кавалерской думой желание, но, имея еще единственный случай показать личную свою храбрость и в доказательство, сколь он военный орден уважает, находит теперь приличным принять только знак четвертого класса».

Отказался от знаков ордена святого Георгия первого класса Александр Павлович вовсе не из-за скромности, но по мотивам более серьезным. Он попытался снять с себя ответственность за поражение при Аустерлице.

Аустерлицкая битва не прошла даром для императора. Характер его круто изменился. Если раньше он был доверчив, ласков и обладал кротким характером, то после Аустерлица сделался подозрительным, строгим до безмерности и вовсе не терпел противоречий. Только к одному Аракчееву он по-прежнему относился с доверием, и Алексей Андреевич все чаще и чаще возбуждал гнев императора против сановников и царедворцев.

И воззрения молодого императора изменились. Что раньше считал он главным и перед чем преклонялся, то теперь считал вредным, подлежащим искоренению.

На утреннем докладе генерал-губернатор Вязмитинов положил на письменный стол императора небольшой листок, в котором недовольство общества выражалось эпиграммами. Кто-то старательно вывел лиловыми чернилами:

«Грех умер, право — сожжено. Доброта — сжита со света. Искренность — спряталась. Справедливость — в бегах. Добродетель — просит милостыню. Благотворительность — арестована. Отзывчивость в сумасшедшем доме. Правосудие — погребено под развалинами права. Кредит — обанкротился. Совесть — сошла с ума и сидит на весах правосудия. Вера — осталась в Иерусалиме. Надежда — со своим якорем лежит на дне морском. Любовь — от холода заболела. Честность — вышла в отставку. Кротость — заперта за ссору на съезжей. Закон висит на пуговках у сенаторов. И терпение скоро лопнет».

— Откуда? — спросил император, внимательно до последнего слова прочитав листок.

— Из Москвы шлют, ваше величество.

Александр подумал, что не напрасно он восстановил тайную экспедицию, и отложил листок в сторону.

В самом конце декабря в морозный ясный день министр иностранных дел князь Чарторыйский и министр коммерции граф Румянцев докладывали императору о посольстве Николая Петровича Резанова в Японию.

Донесение князя Чарторыйского о неудаче посольства к японскому императору Александр Павлович встретил спокойно. Все это теперь казалось далеким, где-то за тридевять земель.

— Что ж, — сказал он, — насильно мил не будешь. Подождем. А где мой камергер Резанов?

— Он остался в Америке, для образования тамошнего края.

— А-а, очень жаль… Он просил меня перед отъездом определить сына в Пажеский корпус. Проверьте, граф Николай Петрович, где его сын?

— Слушаюсь, ваше величество!

— Меня беспокоит, ваше величество, — сказал князь Чарторыйский, — донесение камергера Резанова от восемнадцатого июля.

— Что вас беспокоит, князь?

— Позвольте вам напомнить, ваше величество, вот здесь, — Чарторыйский указал на подчеркнутое красным карандашом место в донесении. — Резанов пишет: «Я не думаю, чтобы ваше императорское величество вменяли мне в преступление, когда, имев теперь достойных сотрудников, каковы господа Хвостов и Давыдов, и помощью которых выстроя суда, пущусь на будущий год к берегам японским разорить на Матмае селенье их, вытеснить их из Сахалина и разнести по берегам страх…»

— Пустое затевает Резанов. — Император вынул платок и, скрывая зевок, сделал вид, будто вытирает лицо.

— Послушайте дальше, ваше величество. «…Между тем услышал я, что они и на Урупе осмелились учредить факторию. Воля ваша, всемилостивейший государь, накажите меня как преступника, что, не сождав повеления, приступаю я к делу, но меня еще более совесть упрекать будет, ежели пропущу я понапрасну время и не пожертвую собой славе твоей, а особливо когда вижу, что могу споспешествовать исполнению великих вашего императорского величества усмотрений!»