Ключи к «Лолите» - [11]
Ветер, посланный завистливыми ангелами, уносит ее жизнь, но поэт утверждает, что ни ангел, ни демон
Первая глава, прекрасная лирическая увертюра к «Лолите», вся пронизана отзвуками стихотворения По:
Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя <…> и Лолиты бы не оказалось никакой, если бы я не полюбил в одно далекое лето одну изначальную девочку. В некотором княжестве у моря (почти как у По). Когда же это было, а?
Приблизительно за столько же лет до рождения Лолиты, сколько мне было в то лето…
Уважаемые присяжные женского и мужского пола! Экспонат Номер Первый представляет собой то, чему так завидовали Эдгаровы серафимы — худо осведомленные, простодушные, благороднокрылые серафимы…
На протяжении всего романа Гумберт регулярно называет Лолиту «дорогая», "моя дорогая", «душенька», наводя тем самым на мысль, что эти слова используются не только как условные обозначения нежного отношения. Литературная пуповина, связывающая Аннабель Ли (Lee) Эдгара По, ривьерскую Аннабеллу Ли (Leigh) Гумберта и Лолиту, просматривается вполне отчетливо:
Моя душенька, моя голубка… от нее веяло почти тем же, что от другой, ривьерской, только интенсивнее… [с. 56]
"Когда я был ребенком, и она ребенком была" (всё Эдгаровый перегар), моя Аннабелла не была для меня нимфеткой… [с. 27]
Боюсь, опять заболею нервным расстройством, если останусь жить в этом доме, под постоянным напором невыносимого соблазна, около моей душеньки — моей и Эдгаровой душеньки — "моей жизни, невесты моей". [с. 62]
Перекличка с По слышна также в обращениях Гумберта к присяжным:
Крылатые заседатели! [с. 283]
О, крылатые господа присяжные! Она моя, моя… [с. 155]
Крылатые заседатели — это "крылатые серафимы небес" По; подъем анапеста и акцентированное слово «моя» ("моя душенька", "моя голубка", "моей жизни, невесты моей") во фразе "она моя, моя" — дальнейшие отдаленные переливы того же стиха. Нередко Гумберт-Набоков даже имитирует синтаксис По:
…мы испытывали странное стеснение, когда я пытался заговорить с ней о чем-нибудь отвлеченном (о чем могли бы говорить она и старший друг, она и родитель, она и нормальный возлюбленный, я и Аннабелла, Лолита и… Гарольд Гейз)… [с. 348]
Вот это "я и Аннабелла", которое, казалось бы, вытекает из построения всего предложения, на самом деле почти повторяет строку столетней давности:
И я подозреваю, что другая связанная с Лолитой инверсия является приглушенным эхом погребальной музыки По:
В бархатной темноте ночи, в мотеле «Мирана» (Мирана!){53}, я целовал желтоватые подошвы ее длиннопалых ножек <…> Мы оба были обречены. [Both doomed were we.][28] [c.279]
Укажем еще одну отсылку к "Аннабель Ли":
Позже, разумеется, она, эта nova, эта Лолита, моя Лолита, должна была полностью затмить свой прототип. Я только стремлюсь подчеркнуть, что откровение на американской веранде было только следствием того "княжества у моря" в моем страдальческом отрочестве. [с. 53]
Одна из причин постоянного и уместного цитирования "Аннабель Ли" кроется в биографии автора стихотворения: По женился на своей кузине Вирджинии Клем, когда той было всего тринадцать лет. Гумберт сразу увидел здесь аналогию: "Полюбил я Лолиту, как Вирджинию — По, и как Данте — свою Беатриче…" (с. 134). Он часто оперирует историческими, антропологическими и историко-литературными данными, чтобы оправдать свою склонность к несовершеннолетним{54}:
Маленькой Вирджинии еще не стукнуло четырнадцать, когда ею овладел Эдгар{55}. Он давал ей уроки алгебры. Воображаю. Провели медовый месяц в Санкт-Петербурге на западном побережье Флориды{56}. "Мосье По-по", как один из учеников Гумберта Гумберта в парижском лицее называл поэта Поэ. [с. 57]
Вскоре Шарлотта попросит Гумберта подтянуть Ло по географии, математике и французскому. И аналогия с По протянется дальше, когда Гумберт в интервью Рамздэльской газете назовет себя «Г-н Эдгар Г. Гумберт (этого «Эдгара» я подкинул из чистого ухарства)»{57}. Затем он еще раз использует имя По, когда распишется в регистрационной книге "Привала Зачарованных Охотников" как "Доктор Эдгар Г. Гумберт". И позднее, в Бердслее, снова прикроется этим же именем.
Кроме того, в словах Эдгара Аллана Гумберта-По, когда он обращается к Лолите, слышны перепевы из «Ворона» и тесно связанной с ним «Линор» ("Lenore"):
А сейчас гоп-гоп-гоп, Ленора, а то промокнешь (буря рыданий распирала мне грудь).
Она оскалила зубы и с обольстительной ухваткой школьницы наклонилась вперед, и умчалась. Птица моя! [с. 255]{58}
Предлагая вниманию читателя последнюю порцию "сырого материала", перед тем как высказать предположения о причинах появления этих аллюзий, я напомню соответствующие строки из "Ворона":
В воспоминаниях американского слависта, главы издательства “Ардис” Карла Проффера описаны его встречи с Надеждой Мандельштам, беседы с Еленой Булгаковой, визиты к Лиле Брик. Проффер не успел закончить много из задуманного, и книга о литературных вдовах России была подготовлена и издана его женой Эллендеей Проффер в 1987 году, уже после его смерти, но на русский переведена только сейчас. А заметки об Иосифе Бродском, с которым Карла и Эллендею связывала многолетняя дружба, полностью публикуются впервые.Книга содержит нецензурную брань.
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.