Ключ - [33]

Девятнадцатого февраля я написала: «Не могу понять, что творится в душе у Тосико», но в действительности кое-что мне было понятно. Как сказано выше, я была почти уверена, что она разболтала Кимуре о том, что происходит в нашей супружеской спальне. Также для меня не было секретом, что втайне она любит Кимуру и «смотрит на меня как на свою соперницу, как на своего врага». Она беспокоилась о моем здоровье, считая, что «я из-за своей субтильности не способна к бурной половой жизни», а «отец… навязывает мне свои желания», и потому ненавидела отца, но когда заметила, что отец из странной прихоти сближает меня и Кимуру, а мы с Кимурой этому никак не противимся, ее ненависть перекинулась на меня. Я заметила это довольно рано. Зная, что, «будучи на двадцать лет меня моложе, она уступает мне и лицом и фигурой», и видя, что любовь Кимуры досталась мне, Тосико, с присущим ей коварством, замыслила, как я догадалась, сделаться между нами посредницей, чтобы окольным путем добиться своей цели. И все же я до сих пор не вполне понимаю, насколько сообща они действовали. Например, когда она сняла жилье в Сэкидэн, у меня с самого начала зародилось подозрение, что это не только из-за того, что ее раздражает свет флюоресцентной лампы, но и потому, что так она будет жить ближе к Кимуре, однако была ли это идея Кимуры или Тосико все устроила самостоятельно? Кимура утверждает, что Тосико сама все затеяла, а он только «шел на поводу», но как обстояло на самом деле? Тут я и по сей день не доверяю Кимуре.

Как Тосико ревновала ко мне, так же и я втайне пылала ревностью к Тосико. Но я старалась не показывать виду и в дневнике решила об этом не писать. Сыграла роль моя врожденная скрытность, но еще в большей степени уверенность в моем превосходстве над дочерью и нежелание поступаться самолюбием. Но главное, я боялась, как бы муж не узнал, что у меня есть причина ревновать к Тосико – подозрение, что Кимура в нее влюблен. Муж и сам порой испытывал некоторые сомнения. Он пишет: «На его месте я бы наверняка предпочел мать, несмотря на возраст», и тут же добавляет: «Но за Кимуру утверждать не берусь», «не хочет ли он вначале завоевать расположение матери, чтобы через нее повлиять на Тосико?» Пуще всего я страшилась дать мужу повод для подобных сомнений. Я хотела заставить его думать, что Кимура любит меня одну и готов ради меня на любые жертвы. Иначе ревность мужа к Кимуре не распалилась бы в нем до такой изумительной ярости.

11 июня

...Муж пишет двадцать седьмого февраля: «Однако все как я и предполагал. Жена ведет дневник», и «уже несколько дней как смутно догадывался», но в действительности, думаю, он давным-давно знал о дневнике и читал его. И когда я писала: «Но я не допущу оплошности, чтобы муж об этом пронюхал», «У меня нет желания раскрывать душу перед кем бы то ни было, и я стала вести дневник с единственной целью беседовать с самой собой» и т.д., это была откровенная ложь. Я хотела, чтобы муж тайком читал мой дневник. Насчет желания «беседовать с самой собой» – истинная правда, но вместе с тем я писала и для того, чтобы читал муж. Зачем же я в таком случае пользовалась скрадывающей шелест бумагой «гампи», запечатывала дневник липкой лентой? Исключительно из врожденной мании секретничать, пусть и никчемной. Другого объяснения нет. Муж посмеивался над моей скрытностью, но сам был ничуть не лучше. Мы оба знали, что украдкой читаем дневники друг у друга, но нас объединяло пристрастие возводить преграды, множить препятствия, запутывать след, так чтобы другой никогда не был уверен, что достиг цели. Пользуясь липкой лентой, идя на всевозможные ухищрения, я потакала не только своим, но и его наклонностям.

Десятого апреля я впервые упомянула о том, что со здоровьем у мужа не все в порядке: «Проговаривается ли муж в дневнике о своем вызывающем беспокойство состоянии?.. Поскольку я не читаю его дневника, мне это неведомо, но вот уже с месяц или два я начала замечать перемены к худшему». Муж стал жаловаться на здоровье начиная с записи от десятого марта, но, кажется, я обнаружила это раньше него. Однако по многим причинам вначале делала вид, что ничего не замечаю. Я не хотела понапрасну нервировать его, но еще больше боялась, что, встревожившись, он станет воздерживаться от интимных сношений. Не то чтоб я не беспокоилась о его здоровье, но утоление ненасытного плотского желания было для меня более насущной задачей. Я была озабочена тем, чтобы заглушить в нем страх смерти и распалять ревность, используя «возбуждающее средство под названием „Кимура“...» Но в апреле мои чувства стали постепенно меняться. В середине марта я писала в дневнике, что все еще не переступаю «последней черты», стараясь внушить мужу, что сохраняю супружескую верность, но если честно, последняя стена между мной и Кимурой, сблизившихся «на расстояние тоньше волоса», рухнула двадцать пятого марта. В записи следующего дня, двадцать шестого, я привела наш с Кимурой разговор, но это была фальшивка, чтобы обмануть мужа. Думаю, я приняла окончательное решение в начале апреля, четвертого, пятого, шестого, где-то в этих числах. Искушаемая мужем, шаг за шагом я опускалась в пучину разврата, но до сих пор еще обманывала себя, оправдывала свою безнравственность тем, что смиренно, мучительно подчиняюсь желанию мужа, а значит, даже исходя из старинных представлений о добродетели, поступаю, как образцовая жена, однако с этого момента я полностью сбросила лживую маску. Я твердо признала, что люблю Кимуру, а не мужа. В моих словах от десятого апреля: «Не у него одного серьезные проблемы со здоровьем, я и сама чувствую себя неважно», содержался скрытый умысел, в действительности никакой болезни у меня не было. Правда, что, «когда Тосико было около десяти лет, у меня пару раз случалось кровохарканье» и что «врач констатировал вторую степень туберкулеза легких», но я «пренебрегла советами врача и ни в чем себя не ограничивала», правда и то, что, к счастью, «вопреки опасениям я вылечилась как-то сама собой» и впоследствии болезнь не возобновлялась. Поэтому все, что я писала на этот счет: «В феврале, точно так же, как тогда, вместе с харкотиной вышла алая кровавая пена», и «к вечеру наваливается усталость», и мучат «острые боли в груди», и «дальше будет только хуже», и вообще «с этим нельзя шутить», – все это чистейшей воды выдумка, и написано только затем, чтобы быстрее завлечь мужа в долину смерти. Моя цель была – внушить мужу: я рискую своей жизнью, рискуй и ты. С этой целью я продолжала вести дневник, но не ограничилась описанием симптомов, несколько раз разыграв кровохарканье. Я всеми способами возбуждала его, не давала передохнуть, неуклонно повышая его кровяное давление. (И после первого инсульта я не ослабила хватку и прибегала к мелким хитростям, чтобы вызывать в нем ревность.) Кимура давно уже предрекал, что муж недолго протянет, и я, как, впрочем, и Тосико, больше полагалась на проницательную интуицию Кимуры, чем на безответственные суждения врачей.