Ключ - [13]

– а это уж наверняка связано с нервами – иногда я, пошатнувшись, теряю равновесие и едва не падаю. Не знаю, где проходят нервы, отвечающие за равновесие, но всякий раз где-то в затылке, прямо над позвоночником, как будто открывается какая-то полость, и тело мое из-за этого валится на сторону. Вчера произошла еще одна странная вещь, вероятно, тоже невротического свойства. В три часа я хотел позвонить Кимуре и никак не мог припомнить телефонный номер его школы, который я набираю чуть ли не каждый день. Забывчивость не редкость, но это было что-то совершенно иное, больше похожее на полную амнезию. Я удивился и испугался. Попытался вспомнить название школы – не получилось. Самое поразительное, я не смог вспомнить, как зовут Кимуру. Не мог вспомнить и имени нашей домработницы. Что мою жену зовут Икуко, а дочь – Тосико, я, разумеется, не забыл, а вот имя покойного тестя, имя тещи запамятовал. То же и с именем хозяйки, которой Тосико снимает флигель. Француженка, вышла замуж за японца, преподает французский язык в университете, где учится дочь, это все я помню, а имя забыл напрочь. Хуже того, я помнил квартал, но не мог вспомнить название улицы, на которой расположен наш дом. Меня охватило ужасное беспокойство. Если это состояние продлится, если оно будет прогрессировать, я вскоре перестану соответствовать квалификации университетского профессора. Более того, я буду неспособен один выходить из дома, общаться с людьми, превращусь в законченного инвалида. Впрочем, пока, даже если это амнезия, я забываю в основном имена и адреса, но помню все, что с ними связано. Имя француженки забыл, но помню, что есть такая француженка, у которой Тосико снимает флигель. Короче, парализованы только нервы, передающие имена людей и предметов, в целом же система, отвечающая за восприятие и передачу данных, осталась неповрежденной. К счастью, паралич памяти продлился не больше двадцати-тридцати минут, вскоре нарушенный нервный канал восстановился, память вернулась и все встало на свои места. Снедаемый неотступным беспокойством, я ничего никому не сказал и не показывал виду, продолжал жить как ни в чем не бывало, но страх, что это состояние может когда-нибудь повториться, страх, что оно может продлиться не двадцать—тридцать минут, а день или два, а то и несколько лет, и даже, при неблагоприятном стечении обстоятельств, и всю оставшуюся жизнь, этот страх преследует меня до сих пор. Как поведет себя жена, если узнает об этом из моего дневника? Обуздает в какой-то мере свой темперамент, заботясь о моем будущем? Вряд ли. Даже если разум прикажет ей воздерживаться, ненасытная плоть взбунтуется и будет требовать удовлетворения, пока не доведет меня до гибели. «Что он такое говорит! – возможно, возмутится она. – Только-только у него все пошло на лад, и вот на тебе, он уже не выдержал и капитулирует! Угрожает мне, чтобы укротить мой пыл!» Нет, правда в том, что я сам уже не способен себя обуздать. Вообще-то я труслив и пасую перед болезнями, но сейчас, в мои пятьдесят шесть, я чувствую, что обрел наконец смысл жизни и в известном отношении стал напористее и смелее, чем она...

Дневник Жены

–

14 марта

...Утром, в отсутствие мужа, пришла Тосико. «Мама, нам надо поговорить», – сказала она с озабоченным выражением лица. Я спросила, в чем дело. «Вчера у Кимуры я видела фотографии», – она впилась в меня глазами. Я не поняла, что она имеет в виду, и попросила объяснений. «Мама, что бы там ни было, я на твоей стороне, поверь!» Кимура обещал ей одолжить книгу на французском языке, и вчера она, случайно проходя мимо, зашла к нему. Его не оказалось дома, но она все равно вошла и взяла книгу с полки. Внутри было вложено несколько фотокарточек «Мама, что все это значит?» – спросила она. «Я ничего не понимаю», – сказала я. «Почему ты от меня скрываешь?» – вспылила она. Туту меня возникло подозрение, что это те же самые фотографии, что давеча видела вклеенными в дневник мужа, и что, как и предполагала, на них снята я в непристойных позах. Но я не нашлась, как объяснить это дочери, и медлила с ответом. Видно, Тосико думает, что за всем этим скрывается что-то гораздо более зловещее и серьезное. Для нее фотографии – недвусмысленное доказательство того, что между мной и Кимурой существует безнравственная связь. Мне следовало сразу постараться прояснить ситуацию, ради мужа, ради Кимуры, ради меня самой, но, даже если бы я раскрыла все, как есть, не уверена, что Тосико бы мне поверила. Немного подумав, я сказала так: «В это трудно поверить, но я только сейчас от тебя узнала о существовании фотографий, на которых я снята в постыдном виде. Если они действительно существуют, меня снимал твой отец, когда я спала. Кимура здесь ни при чем, просто папа попросил его проявить пленку. Между мной и Кимурой решительно ничего нет. Зачем папа меня усыпил, зачем сделал эти фотографии, почему не стал проявлять сам и отдал Кимуре – как и обо всем прочем, я могу только догадываться. Мне стыдно обсуждать это даже со своей собственной дочерью. Пожалуйста, больше не спрашивай меня ни о чем. Все это произошло по воле твоего отца, я же считаю своим супружеским долгом во всем ему повиноваться, поверь, я всего лишь исполняю его желание, как бы мне ни было неприятно. Возможно, тебе нелегко понять, но твоя мать воспитана в понятиях старинной супружеской добродетели и не может поступить иначе. Если твоего отца так услаждают фотографии моего обнаженного тела, я, подавив стыд, встану перед камерой, тем более что меня снимает мой муж, а не какой-то чужой мне человек». – «Мама, мама, ты это искренне?» – поразилась Тосико. «Да», – сказала я. «Тогда, мама, я тебя презираю!» – крикнула она с гневом. Мне было так приятно злить Тосико, что я, кажется, несколько переборщила. «Получается, мама – образец женской добродетели!» – процедила Тосико с холодной, презрительной улыбкой. Должно быть, ей казались невероятно странными мотивы, побудившие отца доверить пленку Кимуре, она принялась обвинять его в том, что он беспричинно унижает меня и мучит Кимуру. «Я не хочу, – оборвала я ее, – чтобы моя дочь вмешивалась в это. Ты говоришь, что твой отец меня унизил, но что здесь унизительного? Я смотрю на это иначе. Твой отец продолжает страстно меня любить. Вероятно, он всего лишь хотел удостовериться, что у меня, несмотря на возраст, тело по-прежнему молодое и красивое. Может быть, это немного болезненное желание, но я могу его понять». Я чувствовала необходимость заступиться за мужа, поэтому постаралась как можно искуснее, как можно ловчее выразить то, что мне так трудно дается выговорить. Муж, который наверняка читает мой дневник, должен оценить, каких усилий мне стоило его защитить. «Что-то не очень верится, – сказала Тосико. – Зная, как Кимура к тебе относится, отец поступил жестоко». Я на это ничего не ответила. Тосико сказала, что невозможно объяснить простой забывчивостью то, что Кимура положил фотографии в книгу, «это не похоже на господина Кимуру», он поступил умышленно, видать, ей тоже отведена какая-то роль. Тут она пустилась рассуждать, как она понимает Кимуру, но воздержусь об этом писать, так будет лучше – для мужа...