Ключ - [4]

Демид дочитал вырезку из газеты, ясно представил себе высоченный костер на площади около памятника Богдану Хмельницкому… Вот уж поистине, чего не повидала эта площадь на своем веку: от парадных выходов князя Святого Владимира до рекламы сейфов.

— Весьма интересно, — сказал он.

— Мне тогда еще интереснее было, — сказал старый Вовгура, остро наблюдая за выражением лица Демида, словно от этого зависела его жизнь. — Тем более что вскоре такая касса и у нас в доме появилась. Только купил ее отец не в «Саламандре», а в мастерской Звершковского, что помещалась на Большой Васильевской, семь, около костела. В Киеве Штильман и Звершковский были два конкурента. Ну, разумеется, отец в этой кассе хранил свои деньги, и потому она стала не только центром нашего дома, но и всей нашей жизни. Деньги… Не было в моем представлении большей силы на свете, да и сейчас нет.

— Не самая главная сила, — задумчиво проговорил Демид, и старик посмотрел на него остро, встревоженно, словно хотел заглянуть в сокровенные глубины души.

— Спорить с тобой не собираюсь, — прохрипел Вовгура, — потому что прав я. Эту истину я понял очень рано. Зачем надрываться, обливаться потом, зарабатывая деньги, если они просто лежат в кассе: протяни руку и возьми.

— Но касса-то стальная.

— То-то и оно. Захотелось мне узнать, как эти кассы устроены, какие в них поставлены замки, какими они открываются ключами? И стал я собирать все, что было можно: данные и расчеты, стал бегать и к Звершковскому, и к Штильману (его мастерская была на Крещатике, четырнадцать) и все, что узнавал, записывал. Время шло, я уже стал студентом политехнического, а страсть моя к деньгам росла, потому что знал: все покупается и все продается. Так вот, рос я, рос мой интерес к этим кассам, стал я своим человеком у Звершковского, а потом и у Штильмана, познакомился там с Василием Федосеевичем Журавлевым. Величайшего таланта был мастер, только характер имел словно злая оса. Всех жалил. То от Звершковского к Штильману переходил, то наоборот — от Штильмана к Звершковскому. Придет — целуется, прошло три месяца, глядишь — разругался. И, любуясь на работу Журавлева, как он эти кассы клепает, как замки ставит, я понял, как можно любить свое дело. Эта любовь рождает подлинный талант, как у актера. Он и умер, как артист, Василий Федосеевич Журавлев. Были у него необыкновенные ножницы для двадцатимиллиметрового железа. Любил он их со всей нежностью. И вот однажды в компании дружков выпил, показалось мало, выпили еще, снова мало. А денег уже нет. Вот один из дружков и говорит: «Продай ножницы. Больно они у тебя хороши». Журавлев спьяна возьми и продай, деньги, конечно, пропил, а на утро, уже трезвый, — к дружку: «Отдай ножницы!» — «Нет, — говорит тот, — не отдам, я тебе за них заплатил». Ну, Журавлев и повесился с горя, такая, выходит, в нем любовь к инструменту жила, такой это был мастер. И многое из того, что сам знал о замках и сейфах, он мне передал. Я же все это записал. Все до мелочей, до миллиметра, до винтика. Только Журавлев думал, как сделать сейф более мощным и сложным, а я, наоборот, как его легче открыть.

Один раз, уже окончив политехнический, уже инженером став, попробовал. Был в Киеве богатый купец Гальперин; пароходов его по Днепру ходили десятки, если не сотни. В доме на Банковой, где он жил, сейчас разместился Союз писателей, а контора его была на Подоле, неподалеку от пристани. Вот ему в ту контору Звершковский и продал кассу, сделанную Журавлевым. А я эту кассу знал как свои пять пальцев, можно сказать, видел ее не то что при рождении, при зачатии и открыл ее, не ломая, ключом, сделал три варианта, вот один и подошел. Взял одиннадцать тысяч — тогда это громадные деньги были, — поехал за границу, в Париж, и промотал их, просто пропил в хороших компаниях. Дурак был. Отец одобрил мою поездку за границу и со своей стороны немного подкинул, письма к своим деловым знакомым дал. Полиция, конечно, крик подняла: касса цела, а денег нет! Никого не нашли…

А я вернулся в Киев спокойно, только новая думка меня осенила. Не забывай, я тогда уже инженером с высшим образованием был. А мысль такая: заиметь универсальный ключ, которым можно было бы открыть любой сейф! Ведь в больших отелях (и за рубежом и у нас) каждому жильцу дают свой ключ от комнаты, а у горничной есть такой, который все комнаты открывает, он паспортом называется. Правда, не так уж много комнат на каждом этаже, значит, и замков немного. Ну, а если собрать много данных, то нельзя ли, пусть не для всех сейфов, а только для какого-то определенного их класса, подобрать ключ? Можно, наверняка можно! Только не знал я тогда, что мысль эта ко мне постучалась рановато, не доросла еще до нее тогдашняя техника, и продолжал собирать все данные о сейфах и ключах.

Старый Вовгура закрыл глаза, застонал, долго молчал, отдыхая, а потом вновь ожег горячечным взглядом и сказал:

— Не бойся, я пока не помру!.. Ну вот, настала революция. Отец мой, Остап Семенович Вовгура, когда пришли к нам реквизировать ценности, взял да и помер. Или от горя, или от страха, сказать трудно. Комиссия сейф открыла аккуратно, ключиками, но ничего интересного, кроме николаевских денег, обесцененных и аннулированных, не нашла. А я похоронил отца и вот тут-то, можно сказать, и развернулся на полную катушку. Власть чуть ли ни каждый день меняется, буржуазия сбежала, а сейфы остались. Конечно, буржуи, кровопийцы народные, убегая, главные ценности с собой захватили, но кое-что все же осталось. А некоторые и просто не успели убежать. И стоят пустые особняки или конторы с сейфами. Вот тут я поработал! Сколько я их открыл — и сосчитать невозможно. И не думай, что я их «медвежьей лапой» ломал или «гусиной лапкой» резал. Для «медвежатников» это черная работа, а я работал по науке, интеллигентно, хорошо зная, как замок устроен, где и сколько надо дырочек просверлить, где молоточком стукнуть, куда щупом залезть. Щелкал я сейфы, как орехи. Когда сейф открыт, то о его ключе можно составить полное представление, это не трудно, ежели ты специалист с высшим техническим образованием. И вот ключ от каждого взятого мной сейфа я детально описывал, со всеми размерами, точно. Я еще даже не знал, для чего это делаю, думал так, для практики, а на деле вышло — для тебя.