Ключ - [38]

Кастет раздробил Шлакману рот, превратил уши в бесформенные лепехи. И всё же Энди терял скорость, его рефлексы становились замедленными. Он двигался слишком много, слишком быстро. Его нервная система была перенапряжена. В конце концов Энди не рассчитал, ему не хватило доли секунды, чтобы увернуться от кулака Шлакмана. Удар пришелся по касательной, но сила его была такова, что Энди оторвало от палубы и перебросило через стоявшее позади кресло. Отшвырнув кресло, Шлакман бросился на Энди, но тот успел отпрянуть в сторону. И всё же сил у Энди больше не оставалось. Он попытался добраться до поручней, но Шлакман, схватив его за плечо, бросил на палубу. Когда Энди поднялся на четвереньки, Шлакман обхватил его шею.

— Ну, подонок!.. — невнятно пробормотал он, рывком поднимая Энди на ноги. Рот Шлакмана заполняла кровь, и слова были едва различимы. Оторвав Энди от палубы, он стал размахивать им, как маятником. Энди ударил его в лицо кастетом, ткнул ножом, но локти Шлакмана приподнялись, мышцы рук напряглись, послышался сухой щелчок, и шея Энди переломилась. Кастет и нож выпали из бессильно повисших рук. Шлакман отпустил его, и Энди тяжелым мешком свалился на палубу.

Не помню, сколько времени продолжалась драка. Позднее Алиса утверждала, что всё заняло не больше трех-четырех минут. Мне же казалось, что длилась она бесконечно долго. Я был загипнотизирован этим жутким зрелищем, ожиданием неизбежного страшного конца. Я понимал, какая мне отводилась роль в финале. Для этого не требовалось особой прозорливости.

Я дважды оборачивался во время побоища, чтобы взглянуть на каюту. Первый раз я обратил внимание, что Ленни тоже наблюдает за дракой.

Она стояла за моей спиной, выглядывая из двери. На её лице застыло отсутствующее выражение. Позади нее, как и прежде, свернувшись калачиком, лежала на диване Полли. Закрыв лицо руками, она всхлипывала, чем-то напоминая мне котенка. Когда я обернулся во второй раз, Ленни сидела на диване, а Полли спрятала головку у неё в коленях. Ленни не смотрела на дверь. Теперь её взгляд был устремлен на противоположную стенку каюты.

Алиса тоже следила за происходящим. Стоя на верхних ступеньках лестницы, держась за поручень обеими руками, она была не в силах спуститься обратно в лодку или подняться на палубу, где вели борьбу не на жизнь, а на смерть два бандита.

Существуют вещи, которых лучше не видеть. К ним безусловно относилась и эта драка, и то, что последовало за ней. Тем не менее Алиса не покидала своего наблюдательного поста. Это обстоятельство заставило меня ещё раз задуматься о женщине, на которой я женился. Наверное, эти минуты были не самыми подходящими для размышления о своей спутнице жизни. Однако я был почти уверен, что они окажутся для меня последними. Другого времени мне отпущено не было. Мои невеселые мысли позволили мне в определенной степени забыть о том, что меня ждет. Я думал об Алисе и, признаюсь, также о женщине, на чьих коленях лежала сейчас головка моей дочери. Мысли проносились у меня в голове быстро, но не слишком отчетливо.

Я не сразу вспомнил, почему женился именно на Алисе. Потом, посредством ассоциаций, нанизанных одна на другую, как бусы на нитку, мне стало ясно, что оба мы были одиноки и отчаянно нуждались друг в друге. Я спросил себя: была ли это любовь? Нет, романтической любви, рассматриваемой многими в качестве единственной дороги к счастью, между нами не было. В действительности мое чувство нельзя было назвать счастьем в полном смысле слова, хотя оно приближалось к его подлинному значению. В нитке бус, составленных из моих воспоминаний, имелись и пропуски. Они представляли те отрезки времени, в которых Алиса просто не существовала, хотя относились они к периоду моей супружеской жизни. И было очень много коротких интервалов, где она присутствовала лишь как символ, вырезанный из бумаги силуэт.

Я никогда не понимал её полностью. Пожалуй, я лучше разбирался в предметах, по которым получал в колледже самые низкие оценки, чем в женщине, с которой прожил восемь лет.

Некоторые события её прошлой жизни стали мне известны лишь после женитьбы, но я проявлял к ним мало интереса. У меня никогда не находилось времени или желания спросить ее, о чем она мечтает. Мне было достаточно поделиться с ней своими мечтаниями и выразить сожаление, что они не воплотились в жизнь. Какие бы осложнения ни случались, страдающей стороной приходилось быть ей — терпеть мои стенания, поддерживать меня морально, ободрять, быть матерью, а не женой, пробуждать во мне честолюбие, мягко и искусно врачевать мой мозг, чтобы я был способен работать ещё один день, ещё одну неделю, ещё один месяц. И так год за годом она ухитрялась предотвращать распад моей личности.

Каких-либо аналогичных действий со своей стороны я припомнить не мог. Я был добр и порядочен по отношению к ней и полон презрения к тем мужчинам, которые дурно обращались с женами, обманывали их или помыкали ими. Алиса никогда не была для меня прислугой, она была костылем, помогавшим идти по жизни, палочкой, на которую можно опереться, или плечом, уткнувшись в которое можно выплакать горе.