Клятву сдержали - [12]

Смерть на каждом шагу. И не только от истощения, от непосильной работы. Люди умирали десятками от гнойных осложнений в результате плохого ухода за ранами. Не раз мы, врачи, обращались к коменданту лагеря с просьбой оборудовать санитарный блок, снабдить его минимумом необходимых лекарств, инструментов, перевязочных средств. Но просьбы наши оставались без ответа.

Варварским был и сам процесс погребения. Немцы заставляли нас раздевать мертвых догола. Одежда убитых и умерших потом тщательно сортировалась и отправлялась в тыл. Затем специальная команда из военнопленных относила трупы к рвам и сбрасывала их туда. Вначале нам не разрешали закапывать трупы до следующего утра, чтобы для тех, кто умрет за ночь, не рыть новые могилы. Над рвами роились тучи мух. И только страх, что разлагающиеся тела могут оказаться источником инфекций для самих немцев, заставил их изменить этот порядок. Они стали приказывать нам по вечерам присыпать трупы тонким слоем земли.

Сперва трупы сбрасывались в ямы в беспорядке, потом лагерное начальство решило, что площадь используется нерационально, и приказало укладывать умерших рядами. Мы спускались в яму, ходили по трупам, и каждый думал, что завтра здесь свое место займет и он.

Уборная находилась в центре лагеря. Она представляла собой широкую и длинную яму, поперек которой было уложено несколько круглых бревен. Нам даже не разрешили настелить на них доски. Полно было случаев, когда люди срывались с бревен вниз. У охранников это вызывало неудержимый смех, а нам не всегда удавалось спасти товарища.

Работы прекращались лишь с наступлением темноты. Поздно вечером нас разводили по баракам, и с этого времени всякое хождение по лагерю запрещалось. Стреляли без предупреждения. Всю ночь лагерь освещался яркими прожекторами с караульных вышек.

Утром все повторялось сначала.

Однажды в лагерь приехал верхом на лошади какой-то немецкий посыльный. Он привязал коня к столбу и ушел к коменданту. Неподалеку от лошади ремонтировала дорогу группа военнопленных. Лошадь пугливо косилась на них, тревожно переступала с ноги на ногу, прижимала уши к голове… Пленные решили убить и съесть лошадь. Конечно, это была безумная затея, на все могли решиться только люди, доведенные голодом до отчаяния. Воспользовавшись тем, что конвоиры находились далеко, пленные стали медленно подходить к лошади. Почуяв недоброе, та испуганно взметнулась на дыбы, сорвалась с привязи и понеслась по плацу. С вышек открыли пулеметный огонь, к пленным бросились охранники.

Началась расправа. Нас выстроили возле барака, отсчитали каждого десятого и здесь же расстреляли. Около ста трупов осталось лежать на земле.

Уже стемнело, когда истязания прекратились. Пленных разогнали по баракам. Прошел слух, что утром расстрелы возобновятся. Ночь была неспокойной.

К счастью, рано утром немцы получили приказ готовить нас к отправке в другой лагерь. На этот раз — в стационарный, в городе Славута.

«Гросслазарет Славута цвай, лагерь 357» — так именовали наш лагерь фашисты. Он представлял собой огороженный колючей проволокой участок, внутри которого находилось пять каменных в несколько этажей построек. Недалеко от него была большая ровная площадка — бывший ипподром. Эту площадку немцы стали именовать «аппельплац», а казармы — блоками. Каждый блок тоже был окружен колючей проволокой.

В первом блоке, находившемся поодаль от других, размещались немцы, в остальных — военнопленные. В отличие от шепетовского лагеря здесь один блок был отведен под лазарет. В остальном же режим и питание для военнопленных ничем не отличались от прежнего лагеря. Только сами охранники в большинстве своем были еще более жестокими.

Особенно свирепствовал фельдфебель Вальтер Срока. Он числился начальником внешней охраны, может быть, поэтому на территории лагеря появлялся не часто. Но не было случая, чтобы его появление обходилось без надругательств, побоев и расстрелов. Достаточно было в его присутствии замешкаться, не снять вовремя головного убора — и провинившегося избивали плеткой до потери сознания. Если же военнопленный, занятый работой, стоял к нему спиной, не сразу оборачивался на окрик, фельдфебель брал у конвойного винтовку и стрелял…

Почти ежедневно в лагерь прибывали новые партии военнопленных. Соседи по блоку часто менялись. И все же здесь у меня вскоре появилось несколько единомышленников, с которыми я мог откровенно делиться мыслями. Первым среди них был молодой врач Роман Лопухин. Светловолосый, выше среднего роста, с совсем еще юношеским лицом. Из многих положительных качеств, которыми он обладал, особенно выделялись два: незаурядный организаторский талант и природные конспиративные способности. Не удивительно, что вскоре он оказался в числе руководителей нашего лагерного подполья.

Как-то я сказал ему, что готов убить Вальтера Срока и, наверное, при первом же удобном случае сделаю это. Он спокойно объяснил, что никакой пользы нам, военнопленным, это не принесет. Убийство одного садиста вызовет лишь массу репрессий, мы же должны готовить побеги из лагеря.

Роман посоветовал мне чаще попадать в рабочие команды, посылаемые за пределы лагеря. Это необходимо было по многим причинам. Во-первых, надо было познакомиться с самим городом, чтобы мы могли легче ориентироваться во время побега. Во-вторых, было больше возможностей связаться с городским подпольем, в существовании которого мы были твердо уверены. И, наконец, тем, кто работал в городе, изредка перепадало что-либо из съестного от местных жителей: кусок хлеба, вареная картошка, свекла, яблоко.