Клятвопреступник. Избранное - [158]

Айваседа Меру. Река Аган.

Ганжеев Аристарх Александрович.

Ганжеев Сидор Степанович.

Ганжеев Федор Иванович.

Ганжеев Петр Никитич.

Ганжеев Григорий Абрамович.

Епаркин Иван Павлович. Аганские и обские. Все.

Катесов Михаил Петрович.

Катесов Яков Ефимович. Это река Пим.

Каюковы…

Курломкин…

Когончин…

Коголкин… Река Юган.

Кинямины… Сколько их? Четверо. Малый Юган.

Киприяновы…

Кунины…

Лемпины… Это Салым. Салымские люди.

Лисманов Алексей Васильевич.

Лисманов Петр Васильевич.

Лисманов Егор Васильевич.

Лисманов Прокопий Васильевич.

Лисманов Денис Григорьевич.

Лисманов Киприян Дмитриевич. Четверо братьев.

Двое других — тоже родственники. Да. Это устье Агана.

Лянтины… Четверо. Опять Юган.

Сколько их? Сколько их на каждую букву… М, Н, О, П…

Покачевы… Шестеро. Егор и Павел. Спиридоновичи. Должно быть, братья. Антон Степанович. Иван и Яков, Ефимовичи. Тоже братья. Дмитрий Семенович. Реки Аган и Тромаган. Там и там живут люди этого рода, рода Лося.

Пяк Тюсели.

Пяк Поинтма. Это ненцы. Жили в верховье Тромагана.

Рынков…

Рымовы… Салым.

Сопочины… Роман, Андрей, Петр… Степановичи. Должно быть, братья. Тромаганские. Из рода Лося.

Салтыковы…

Тайбин…

Юмсанов…

Юсипины…

С каких рек? Из каких родов-сиров? Остались ли у них родственники на этой земле? Вспоминают ли их?

Припомнятся родственники, что вернулись с войны. Дядя Василь теперь определяет ненастье не по народным приметам, а по фронтовым ранам. Его имени в этом списке нет.

Он вернулся. Он жив.

Нет здесь и имени дяди Ефима, Седого. От тоже жив. Коль он войну одолел, считают многие жители его родной Реки, так уж ничто его не возьмет. Во всяком случае, в ближайшие годы. Видно, сам Черный дух Подземного царства побаивается бывшего фронтовика.

Юван пока не знает, как уйдет, из жизни его дядя, Седой. А уйдет он неожиданно. Неожиданно для всей Реки.

Поедет неводить на Большой Урий с соседом, у которого есть упряжка оленей. Он бодро возьмется за привычное дело — выдолбит лунки, вычерпает ледяное крошево, приготовит шесты и невод. Но к полудню вдруг почувствует слабость. Сосед уложит его на нарту. Дома он откажется от чая и пищи.

«Давай в поселок, врачам отвезем!» — забеспокоится жена.

«Нет, — откажется Седой. — Никуда не поеду».

Помолчит, прикроет глаза и ясным голосом добавит:

«Кажется, все…»

В тот же вечер его не станет. (Это случится в феврале 1984 года.)

Так Река потеряет своего последнего воина и последнего певца.

Юван вспомнит рассказ коренного русского старожила Алексея Ивановича Сорокина о том, как провожали на фронт Айваседа Меру, чьим именем открывается список павших. Пока катер с мобилизованными воинами огибал поворот Реки, родители и родственники Меру на обласах по волокам-перетаскам догоняли его. Лихорадочно гребя, плыли за катером. Прощались. Махали руками, что-то кричали, плакали. Потом отставали. Но за следующим поворотом снова показывались их согнутые в беге, волокущие обласа фигурки. Так шли за катером до тех пор, пока не вымотались вконец на долгих волоках.

Поименно названные и безвестные, павшие и живые…

Да разве возможно объять необъятное?! «Сколько рек в этом и в остальных семи районах края? А на тех реках сколько людских родов-сиров», — придет мысль Ювану… Спустя годы в другом районе, при других обстоятельствах его брат Микуль, пораженный, остановится у белого обелиска: у этой небольшой реки Назым война взяла более двухсот жизней. Словно надеясь увидеть силу и упорство выстоявшего против войны людей Реки, Микуль обведет взором село, печальную гладь воды, темный урман на увалах противоположного берега…

Сколько людей потеряла Земля!

Те, кто заживо сгнил в казематах и рудниках, кто погиб на эшафотах и баррикадах, кто до последнего дыхания шел со знаменем Октября, кто умирал в тифозных бараках, кто вколочен в вечную мерзлоту Заполярья, — кто падал на поле брани в гражданскую и в Отечественную, все, кто выжил и кто не выжил в этой беспощадной борьбе за свободу и жизнь человечества, все они, павшие и живые, вызывали у Демьяна трепетно-священное чувство…

Это его чувство потом унаследуют его дети…

Тут Демьян очнулся от воспоминаний и запряг оленей.

— Ехать, ехать пора, — говорил он вожаку Вондыру. — Вот дорога, ты лучше меня ее знаешь. Иди по ней, домой иди. Там нас ждут. Вера и Таисия ждут. Мы им гостинцы везем. Обрадуем их. И хозяйка ждет. И Воки Хор ждет. И маленький Пев ждет не дождется мамы Пеструхи. Он мал еще, поэтому скучает. А когда родился, совсем махонький был — вот и назвали Певом, сосновой шишечкой. Теперь-то он немного подрос… И Харко нас ждет, возле конуры сидит и на дорогу смотрит. А как скрип нарты услышит, сразу всех домашних лаем обрадует. Он раньше других о нашем приезде узнает. И бестолковая Кутюви тоже ждет, тоже скучает. Она еще молодая, со временем и она поумнеет. Не все же ей быть бестолковой, как думаешь, Вондыр?.. Быстро не будем ехать, тихонько-тихонько — нарта у нас тяжелая. Но чем ближе к дому, тем нарта легче станет. Это всегда так бывает ближе к дому.

Он укоротил ремень, которым Пеструха была привязана к лямке Пирни, сказал красавице важенке:

— Знаю твою привычку, Пеструха, — как начнем к дому подъезжать, ты станешь рваться вперед, тебя трудно остановить. Не терпится к сыну Певу. А тебе нельзя так рваться, ты должна сейчас спокойно ходить. Куда денется твой сын — он дома. Хозяйка его любит, оберегает. Хозяйка его подкармливает, как и тебя. Еще и Звезда Утренней Зари не взойдет, как мы домой приедем. Все, наверно, спать будут, но их поднимет Харко — даром что старый, а уши еще чуткие, далеко слышит. Может, и не столько слышит, сколько чувствует наше приближение к дому… Так, Пеструха, ремешок твой я укоротил — вперед Вондыра да Пирни не забегай, дорогу у них не отбирай. Понимай меня — не станешь им мешать, так быстрее доедем, скорее сына увидишь.