Клятва Гарпократа - [14]

— Кончайте базарить оба, — сухо одернул их Бьярни. — Отказаться от чести, я разумею, можно вполне. Только именно вот это и будет самым стыдным и позорным. И малодушным.

— Ну, если шеф так считает… — протянула Филиппа. — Мы вообще-то для контактов сюда явились.

— Очень и очень тесных, — вздохнул Филипп.

— Мы согласны, — торжественно объявил человек-меч, когда они вернулись к Инкарри.

И всех четверых начали готовить к торжеству на следующее же утро, еще до восхода солнца…

Той тапы из мятой коры, в которую облекались все Древесники, не было и в помине: плащи и юбочки из травы, заменившей тут перья, ожерелья из алых ягод и бурых семян, белых косточек и обрывков пуха. Раскраска, сделавшая близнецами всех четверых: какие-то круги и зигзаги сине-белого цвета. Непонятного вида обувь — гибрид сандалий и прорезанных насквозь башмаков. Такими предстали Даятели Священной Жертвы перед восхищенными взорами собравшихся.

Потом юные пары взялись за руки, и их с невероятным пиететом повлекли к пирамиде: впереди вождь, Бьярни и служители культа — в основном старики, — посередине сначала Филипп с Марикитой, потом Итцамна и Филиппа, сзади все прочие, исключая малолеток. Процессия по ходу дела пританцовывала: два шага вперед, малый шажок назад.

Подниматься на теокалли было совсем уж тягомотно: широкие ступени, сложенные из шершавого известняка были каждая по колено человеку, и чтобы подняться на очередной пролет, нужно было обогнуть все строение по периметру.

Самый верхняя ступень оказалась полой: в ней помещался небольшой храм со статуей человека в шапке из перьев и с туловищем, которое завершал раздвоенный чешуйчатый хвост, — и два невысоких стола, обращенных к ней изножьями.

Девушкам указали на них и скромно удалились из помещения.

Марикита взошла первая и вдела кисти рук в обручи.

— Сестра моя, делай так же. Вызволить руки не так легко, и опора будет надежная.

— Это зачем еще? Я чего — уже рожаю? А, ты имеешь в виду — ему по физии заехать. Ну, тогда конечно.

«Типичное ложе Прокруста, — думал параллельно с этим Филипп. — Девчонкам-то колени подогнуть придется или свесить ноги книзу».

Они с Инкарри со значением переглянулись. Нет, этот лесной мальчик был явно куда более подкован в подобных церемониях, хотя здесь факт не было никаких Дочерей Матери Энунны или Служанок Эрешкихаль. Внутри Филиппа еще только колыхалось туманное нечто, а из травяной юбки его древесного собрата уже поднялось нечто, слегка похожее на обрубок ветки.

«Ему-то легко, — мельком подумал Филипп. — Вот сестре… и мне…»

В этот миг чья-то невидимая рука подтолкнула его в спину. На ладони оказался странного вида нож. Лезвие точно из полупрозрачного стекла, широкая рукоять в виде изящно вырезанной мужской фигурки: на губах смешливая гримаса, ноги расставлены, изображая гарду.

И тотчас же туман сгустился и стал жаркой приливной волной.

— Ты уж меня прости, — пробормотал он.

Но когда Фил с трепетом раздвинул травяные заросли и коснулся этого острием кинжала, оно показалось ему тонкой нефритовой пленкой — такие получаются, когда сверлишь вязкий камень не до конца. Нечто лопнуло и порвалось — и оттого он почувствовал такой бешеный укус страсти, что выронил кинжал наземь и, содрогнувшись, занял его место сам.

Что делал в это время его товарищ, он не видел и не понимал. Только тихий восхищенный крик, только густая зеленоватая струйка протекла по камню жертвенника перед его опущенными глазами, сливаясь с иной.

— Красное, — сказал Иньямна в изумлении. — Всё красное, о брат мой и сестра моя.

Отчего-то алой, да и зеленой жидкости было много, увидел Филипп, обернувшись назад, — будто к скудной первой крови присоединялись иные потоки, свивались, вились вихрями, вспухали. Вздымались пышным и темным багрянцем невероятных цветов — астр или хризантем, живых звезд, закатных солнц. Эта волна подступала к подножию статуи, росла — и, наконец, достигла ее колен. Того места, где змеиной чешуи уже не было.

И человек поднялся во весь рост.

На нем оказалась белая диадема из длинных перьев и длинный льняной ипиль — старинное одеяние женщин и богов. Длинная борода на юношеском лике напоминала о царице Хатшепсут.

Обе девочки спрыгнули вниз со своих плит, нервически смеясь от восторга и держа друг друга за руки. Потащили своих мужчин к выходу — но навстречу им неслась ликующая волна.

По всей площадке теокалли разливался яркий багрянец, подобный свету закатного солнца — но куда гуще. Он наползал со стороны леса, его рождало и отпускало от себя дальнее море. Окрестный воздух отяжелел, колюче заискрился и как бы сгустился в сверкающий слиток, живой и могучий.

— Воистину сказано: «В начале всего было только море — ни человека, ни зверя, ни птицы, ни злака, — и лишь Пернатый Змей, Жизнедавец, полз по воде, как рдяный свет», — декламировал кто-то в толпе Зеленого Народа.

Это и был Змей, — тот, что обвил своим телом оба жертвенника и слился с ожившей статуей человека, непостижимым образом став с ней одним. Оба священных облика перетекали друг в друга почти незаметно для глаз.

Змеечеловек заговорил, подобно волнующемуся океану, — и в этом рокоте слышались все прохладные волны и все жаркие ветра Земли.