Поближе к избранию нового крымского парламента по-иному задудели в свою дуду и татары. Их вздорные требования хорошо всем известны: в сущности контрибуция — и денежная, и земельная, и всякая прочая — за так называемую «депортацию»; во-вторых, признать их коренным народом Крымского полуострова; следом за этим, разумеется, и их государственность. И пошло-поехало… Вдруг прибавилось и требование принять закон о гарантированной 30-процентной квоте избрания крымских татар во все представительные, а значит, и исполнительные органы власти — от сельских, местных до Верховного Совета Автономной Республики Крым.
— Без такой квоты, — заявили они, — мы в собственном доме будем вне власти, всегда в меньшинстве. Или квота, все другие наши базовые требования, или бойкот, блокада нынешнего нашего парламента!
Требование татар гарантированной избирательной квоты для них возмутило почти всех депутатов так, что в своих выступлениях о возможности каких бы то ни было квот и речи они не вели. Не пошли на уступки и по некоторым другим принципиальным вопросам. И тогда с полдесятка татар захватили трибуну и, осеняя её своим ядовито-зелёным знаменем, прекратили к ней всяческий доступ.
Пора было действовать. Но, растерявшись, ни председатель Совета, ни замы, сидевшие за огромным «руководящим» столом, не знали, что делать. Ничего пока не придумали и сидевшие в зале. Почти сотня здоровенных, упитанных мужиков, отлежавшихся перед пленаркой по своим тёплым квартирам, да и теперь продолжавших вальяжно отлёживаться в мягких депутатских креслах, унизительно, покорно молчали, бездействовали, а полдесятка татар изгалялись над ними, заткнули им рты и, откровенно торжествуя, размахивали перед их носами и над их головами своим символом своеволия, силы и власти — ядовито-зелёным, чужим, незаконным здесь знаменем. И не пускали никого на трибуну.
Не знаю, как русские мужики, заполнявшие собой теперь уже примолкнувший зал, могли такое терпеть? Я уже больше не мог. И, поднявшись с крайнего левого кресла во втором ряду центральной секции зала, внешне спокойный, в душе собранный, сжавшийся, словно пружина, не торопясь, зашагал по направлению прямо к трибуне.
Мне всегда было плевать на свой возраст. И чем я становился старше, тем больше плевал на него. Точнее, на все разговоры о нем, на всё то значение, которое ему придают. Чего я должен вдруг с ним считаться, подлаживаться под него, если он мне пока не помеха, а то даже порой и подспорье. Вот подопрёт, докачусь, тогда и подлажусь к нему. И то еще за каждую здоровую, молодую позицию из всех сил поборюсь, постою. Вот с этим постоянным глубинным своим ощущением, не дожидаясь, когда молодые в зале проснутся и на подмогу подоспеют ко мне, я на татар, на трибуну напрямую в открытую под конец и пошёл.
Всё случилось точнее, стремительней, чем я ожидал. Древко знамени я схватил сразу… Тут же хряп его о колено и пополам. Вцепился уже и в ядовито-зелёную тряпку… Когда из зала на помощь подоспели уже и свои.
