Клудж. Книги. Люди. Путешествия - [96]

Как бы то ни было, в данном случае «как всегда» означает «ровно то, что нужно». Именно таким и должно быть это иконическое – служащее окном в мир будущего – здание: бессмысленным, максимально нелепым с функциональной точки зрения, воплощающим в себе все касающиеся России предубеждения и предрассудки, непропорционально большим – исполинским (нановариант отпадает по понятным причинам): нечто среднее между сталинским Дворцом Советов, мордорским Барад-Дуром, ливанским Баальбеком и выстроенным в Бухаресте при Чаушеску дворцом парламента. Остается лишь надеяться, что никому больше не придет в голову повести себя рационально – и попытаться продемонстрировать, что Москва «ничем не отличается от Брюгге», старинного, аккумулирующего в себе культурные ценности европейской цивилизации города. Мы все видели, куда это ведет; уж мыто знаем, чего стоили надежды на Олимпиаду. Только Грандиозная Ошибка станет катализатором обновления – и по-настоящему изменит мнение о России; только так можно де (то есть: де-де!) кюстинизировать – и «расколдовать» ее – за считаные месяцы; и кто, спрашивается, побежит в Испанию после того, как сама Россия превратится в мега-Бильбао – кто?! За семь верст киселя-то хлебать? Да вы что.

Обмен малют (съезд неоопричников)

«Жестокость метафизически оправдана… – плещется под белокаменными парусами рокочущее эхо. – Выгрызать и выметать… священная энтропия… высшее эротическое напряжение», – гротескная фигурка: к точеному туловищу приварена лобастая, с менделеевской бородой голова – танцует под низкими сводами. «Параллельная иерархия… грозная реальность… русский вариант шиваизма», – торопясь выплеснуть бесценные знания, она задевает антикварное, инкрустированное слоновой костью кресло, и одинаковые черствые старики на иконах, гобеленах и картинах гневно сдвигают брови. «Сверхжесткая евразийская дисциплина… геополитический жест… нас приговорили, и ответ будет симметричным…» – иногда бородач оказывается перед экраном, на который проецируются кадры из черно-белого кино, и тогда на его сократовском лбу и холеных кистях начинают плясать тени – древние шеи в собольих воротниках и сморщенные рты с чернеными зубами. «Синоним дифференцированной личности Юлиуса Эволы… символ андрогинии воплощен в метле… модернизация без вестернизации…» – преодолевая перепады внутреннего давления, лектор наливается фиолетовым, превращается в баклажан, мгновенно бледнеет, вспыхивает, меркнет, переливается разными цветами, мигает, как милицейский проблесковый маячок. «Сакральные псы Totengeleiter… сумеречные песьеголовцы… Хорасанская Сука… метафизическая собака…»

– Какая еще собака?! – возмущенно шепчет кто-то из зрителей.

Тут же на него рычат двое фактурных бородачей – бульдожьи лбы, выбритые виски, на рукавах серых номенклатурных пиджаков – черные повязки со свастикообразной символикой; штанины костюмных брюк заправлены в солдатские бутсы. «Грозный живет в душе каждого русского человека… Опричнина – наш бесценный метафизический опыт… Война с Ливонией продолжается».

Именно здесь, в этой вот комнате по адресу – Владимирская область, город Александров, Музейный проезд, 20, строение 3, – жил Иоанн Грозный. Теперь вокруг трона тирана бегает автор монографии «Основы геополитики», член экспертной сети «Кремль. ORG» и лидер международного, с филиалами в Сантьяго, Исламабаде и Ханое, «Евразийского движения» Александр Гельевич Дугин. Четыреста сорок лет спустя он объявил Александрову слободу столицей неоопричнины и теперь окунает молодежь в архаику, охмуряет и вербует новых рекрутов, обналичивает бумажные средневековые деньги.

На экране эйзенштейновский Иван Грозный жжет мятежных новгородских олигархов. Бульдоги, подавив первый бунт, принимаются рассматривать диссидента:

– Он мне сразу чего-то не того: внешность какая-то глобалистская.

– Я бы даже сказал – мондиалистская.

Зал состоит не только из бульдогов – есть еще эрдельтерьеры, ризеншнауцеры, питбули, пекинесы; попадаются даже носатые таксы. Они – разношерстные новенькие – участники учредительного съезда молодых евразийцев.

У них был напряженный день. До того как узнать, чем отличается меделянский кобель от хорасанской суки, они спускались в пыточные катакомбы Малюты Скуратова, возносились на колокольни, организованно питались порционным оливье и, соблюдая сверхжесткий евразийский орднунг, аплодировали активистам движения, похожим на медалистов Всемирной выставки собак.

«Битва русских за мировое господство не закончена… Создается отряд евразийских амазонок… Новости с оккупированной оранжевыми территории… Если крадущийся ветер пахнет фосгеном, мы не должны по-детски дышать сквозь шерсть; мы должны надеть противогазы…»

Густопсовая метафорика двадцатилетних евразийцев завораживает; в какой-то момент шерсть вздыбливается и у меня, и я понимаю, что чего-то не хватает.

– Могу я взять нарукавную повязку?

– Можете, – отвечает компетентное лицо, – если собираетесь в дальнейшем присутствовать на мероприятиях.

Определенно: отращу бороду, приторочу к бамперу собачью голову, прогоню метлой по мостовой осколки витрин своего первого «Макдоналдса».