Клудж. Книги. Люди. Путешествия - [79]

В чем смысл всего этого?

– Все время надо что-то искать.

Реконструируемая по текстам биография главных героев – они, как правило, физики-математики, живут на Пресне и склонны к аскетическим практикам и метафизическим спекуляциям – настолько явно напоминает биографию самого Иличевского (и настолько трудно поверить, что все это правда происходило с ним самим), что репертуар вопросов интервьюера катастрофически беден. А такой-то эпизод – это про вас? Это вы работали зазывалой на автобусные экскурсии на Курском вокзале? Это вы продавали в Крыму парфюмерную полынь? Но ведь не может же быть, чтобы вы правда сидели в иранской тюрьме? И вы правда собирались стать бомжом и тренировались – ходили ночевать в подъезде на лестнице?

– Дикий колотун по утрам, – как-то неохотно отвечает Иличевский. – Единственное, что спасает, вдруг вам пригодится когда-нибудь, мало ли что, – десять раз очень глубоко втянуть в себя воздух, приседать – и выпрыгивать вверх; только так можно согреться.

– Послушайте, но ведь не может быть, чтобы все, о чем вы пишете, было правдой?

– Разумеется, это не может быть все правдой. Иногда в рассказе достаточно одной пронзительной вещи, которая, будучи прожита человеком, который ее написал, держит на себе, как гвоздь, все остальное. Это такой «гвоздь» правды, который вбивается в общее полотно, и он держит это полотно мертво, никуда оно не денется. Все остальное – повествовательный антураж – может быть выдумано. Но если этот «гвоздь» работает на корневые основы рассказа, то, в общем, вещь состоялась.

После физтеха Иличевский уехал в Калифорнию, где работал программистом в Intel. Вернувшись в 1997-м, он перепробовал себя во множестве профессий: страховой агент, сборка компьютеров. Однажды работал в лаборатории, где пытались создать материал, аналогичный по тактильным свойствам человеческому телу.

– Представьте, вы садитесь на диван, который абсолютно ничем не отличается от тела.

Долго на этом диване просидеть не удалось: самой продолжительной его деятельностью была работа товарным координатором в одной фирме – полуабсурдная доставка инкрустированных драгкамнями нард в нефтяные городки Западной Сибири, что-то в этом роде. Почти все эти работы так или иначе были «осмыслены» в «Матиссе».

– С другой стороны, невозможно всю жизнь запихнуть в роман. Я не переношу дневников, не люблю писать о себе, о том, что происходит со мной. У Льва Николаича Толстого читаем: «Вот, купил лес». Ну, я тоже могу написать: «Вот, черт возьми, опять сломалась машина», но толку от этого не прибавится. Или писать какие-то личные преломления. Потому что порой правда жизни бывает самой большой ложью. Собственно говоря, если жизнь художественно не осмыслена, то ее и не существует. Это мысль, которая гнала Пруста по листу.

– Странная для математика мысль.

– Странная, но математика – ничто по сравнению с интуицией, которая, в общем-то, и задействована в писательстве. Надо осмысливать. Порой мне кажется, что, если б я не был писателем, если бы мне некуда было девать свою энергию, я стал бы авантюристом, который компенсирует риск осмыслением, изменением действительности. Писателю срочно необходимо изменить мир, а как он это может сделать? Взять и что-то написать. Ну, и по мере сил и удачи у него это получится. Это не сразу пришло, но, когда я понял, что литература более богата, существеннее, субстанциональнее, чем жизнь, это очень сильно развязало мне руки.

– А что значит – изменить мир? Теологически?

– Да, теологически: исправить мир.

Действие «Матисса» очень естественно разворачивается в районе Красной Пресни – топоса, связанного с тремя русскими революциями, 1905, 1991 и 1993 годов: это роман про бунт. Не в смысле пламенные революционеры: «Бунт внешний ничего не даст. Бунт должен быть внутренним, направленным внутрь, такой силы, чтобы кишки распрямились. Только тогда у нас появится шанс стать собственными детьми – детьми своей мысли, – когда мы решимся стать иными» – цитата из моей статьи «Клудж».

Движение романа – исход из метафизического рабства. Сначала Королев как бы умирает, попадает как бы в метафорический ад, в темноту, в слепоту – метро, но, выбравшись оттуда, просыпается окончательно, готовится к тому, что у него откроется зрение, – и оно открывается, когда вся троица выходит, наконец, из Москвы: он видит цвет, свет, Бога.

Почему «пробуждение» обязательно предполагает отказ от социального статуса и имущества, радикальную бездомность? Потому что бомжи, по крайней мере такие, как Вадя и Надя в романе, – это люди, которые делают «труд свободы».

Физик, на разрыв аорты стремящийся к Богу, лишь на первый взгляд оксюморонная фигура.

– Вообще, я наблюдаю такое явление, что никакой философии, включая теологию, не осталось, осталась одна наука. Потому что в науке открыты совершенно бесконечной красоты и могущественности явления. Достоверность и красота отодвигают все эти сомнительные с теологической точки зрения области, такие как философия, потому что невозможно заниматься наукой – теоретической физикой, например, – обнаруживать там совершенно потрясающие явления и при этом не верить в Бога; это взаимоисключающие состояния.