Клудж. Книги. Люди. Путешествия - [3]

Среди прочего, кат подавляет аппетит и сон, а также способствует генерированию далеко идущих планов, и поэтому многие йеменцы проводят ночи напролет в философских беседах, теряя таким образом миллиарды рабочих часов – хотя самим собеседникам кажется, что они расходуют время продуктивно, – обсуждая некий «бизнес». Сулейман не исключение, ну, и я, соответственно, при нем. «Бладимир Бутин из брэйв мэн. Нау Раша из стронг!» – «Йаман биляд джамиль» («Йемен – красивая страна»). Наши диалоги с Сулейманом несколько однообразны – каждый хочет продемонстрировать партнеру по кат-сессии свое расположение. «Раша кэн бит Эмерика!» – Сулейман часто жует листья под включенный телевизор, предпочитая, как и многие его соотечественники, «Раша тудей» на арабском; неудивительно после этого, что в Гуантанамо самое многочисленное землячество – йеменцы.

– Ты не мог бы помочь мне с одним делом?

– Я?

У меня больше нет оснований подозревать Сулеймана в намерении продать меня в рабство, но «дело»? Что это он задумал? Записаться на пару с ним на курсы летчиков и смотаться на денек в Нью-Йорк?

– У меня есть знакомая, француженка…

– Так-так…

Туристка? Француженка? За неделю я видел в Йемене примерно пять иностранцев.

– Точнее, Абдула с ней познакомился. Но Абдул в Джидде. Помоги мне написать ей любовное SMS.

Кат не только двигатель йеменской экономики, но и отличная социальная смазка. Люди чувствуют себя более уверенными, они открыты для коммуникации, готовы к совместным проектам. Кат, ммм, сближает.

А ничего, что…? – Ну и нравы тут у них.

– Абдул сам отдал мне номер, она ему не ответила.

– И… прямо-таки любовное?

Заговорите с любым йеменским мужчиной с набитой щекой, и он обязательно заметит, что жевание листьев активизирует сексуальные желания (ну, допустим) и возможности (а вот это не факт; что характерно, у йеменских женщин мнение на этот счет совершенно противоположное; к счастью для мужчин, здесь, в этой стране, все устроено таким образом, что никому не придет в голову прислушиваться к мнению женщины, и поэтому мифы о приапических свойствах ката продолжают распространяться беспрепятственно).

– Да-да, в прошлый раз он написал обычное сообщение. Я подумал, что мне нужно сказать что-то более откровенное, – он со значением смотрит на меня.

Судорожно сглатываю слюну. На самом деле йеменцы невинны как дети; добрачный секс здесь – табу; патерналистское государство даже блокирует доступ к порнографическим сайтам – дальновидное решение, отмена которого, в силу возникновения конкурентного рынка женской привлекательности, могла бы привести к нежелательным демографическим последствиям.

– Но ведь я не знаю французского! – ерзаю на диване. – А можно по-английски?

От интеллектуального напряжения надуваю вторую, пустую щеку, что бы такое ему придумать? – Hugs and kisses? Объятия и поцелуи? – и еще раз засекаю определенное сходство своего друга с Элвисом (если бы Элвис носил платье, усы и страдал от рака полости рта в неизлечимой стадии). Это наводит меня на мысль.

– Ну, пиши. Are you lonesome tonight… Вопросительный знак. А ю сорри ви дрифтид эпарт? Does your memory stray to a brighter summer day уэн ай киссд ю энд колд ю свитхарт?[1]

Тут, главное, не переборщить. В Забиде – это город на юге, прославленный Пазолини, – ко мне подошел юноша. Мы разговорились, и он тут же сообщил, что очень любит читать русские книги, но самый любимый его писатель – внимание! – Юрий Бондарев, «Горячий снег». Господи, пятидесятиградусная жара, Йемен – только Бондарева тут не хватало. Хорошо, Бондарев, но смотрел ли он снятый здесь, в Забиде, «Цветок тысячи одной ночи» Пазолини? Пазолини, благодаря которому в его родной город идут деньги ЮНЕСКО, ради которого сюда продолжают приезжать туристы – увидеть «тот самый», с расписным «мафраджем» и «средневековым» видом из окон. Смотрел или не смотрел? Нет. Но почему, черт возьми? – неужели он все свободное время читает Бондарева? Потому что кто-то – кто-то! – рассказывал ему, что этот самый Пазолини всюду понавставлял сексуальных сцен. Это да. И? Что – «и»? Нехорошо. Так у нас не делают. Не делают, да, но чего-то откровенного все же хочется. Ладно, черт с вами.

Сообщение отправлено. Сулейман придвигает ко мне полиэтиленовый пакетик с листьями – свой, йеменский эквивалент пожертвования донорской крови.

По телевизору показывают очередную стрельбу в восточной провинции Мариб, после чего электричество вырубается. В потемках сидеть скучно, и мы отправляемся шататься по улицам. Ночь, где-то далеко, в горах, слышен треск, как будто кто-то разорвал ткань.

– А ты чего без автомата? – спрашиваю.

Сулейман смотрит на меня с недоумением. Во-первых, в Сане нельзя, мы ж тут не у бедуинов все-таки.

– А во-вторых?

– Ну, дорого же!

– То есть как дорого? Шесть ведь долларов?

Сулейман смотрит на меня снисходительно: шесть долларов! Шесть долларов, милчеловек, стоят шесть патронов.

– А «калашников»?

– Полторы тысячи.

Вот тебе и «индекс»; карта и территория в очередной раз катастрофически не совпадают, вот почему на книжках и Интернете далеко не уедешь – всюду приходится совать нос самому.