Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева - [4]

— К нам, к нам, только к нам, Василий Петрович, — с

горячностью, ну, просто восхитительной повторяет товарищ

Печенин, раз десять, пятнадцать, право, не меньше, из

правленья не выходит — выбегает и мчит прямо в

телерадиокомитет, зама по кадрам в кабинет приглашает,

штатное расписание подать немедленно велит, волнуется, вне

всякого сомнения, ударить в грязь лицом не хочет, по

ковровой дорожке прохаживается, ноготками

неостриженными по подоконнику стучит, трям, трям, и…

решенье в конце-концов принимает беспрецедентное.

Служебная мембрана телефонная преобразует голос

одного ответственного лица в ток электрический, и он, волею

гения человеческого в бесконечном проводе медном в момент

любой возбуждаться обязанный, секунды не прошло, уже

воркует, гармониками дивными обогащенный в трубке

домашней, ласкает слух другого ответственного товарища.

— Ну, ну, — не возражает Василий Петрович Альберту

Алексеевичу, и к обеду следующего дня Валерия Николаевна

Додд, неполных восемнадцати лет, образование среднее,

несостоявшаяся студентка Томского государственного

университета имени В.В.Куйбышева зачислена на службу, на

должность взята, коей, утверждают, в природе не было, нет и

не будет, и все же, редактора-стажера программ для учащейся

молодежи и юношества.

С неясными обязанностями, сомнительным статусом,

но жалованием, окладом достаточным вполне. Да, для образа

жизни пусть скромного весьма, но независимого, ах, впрочем,

не лишенного и некоторых неудобств, не без изъянов мелких,

увы, нет совершенства под луной, под звездами сибирскими, с

последними сомнениями на этот счет простишься, когда

прелестным майским утром от пенья птичек, от милого

чирик-чирик еще и пробудиться, проснуться, оглядеться не

успел, а у тебя уже и перепонки барабанные лопаются, и

голова трещит, и вылезают из орбит шары.

Ох.

Но в учреждении общественного питания, кафе

молочном "Чай" не напрасно Валера Додд сидела целых

полчаса, свой воспаленный пищевод смягчая

общеукрепляющим продуктом, кашей манной, размазней.

Испарины холодные приливы и отливы, урчанье

подлое внутренних органов совсем, конечно, не уняв, однако,

и взор прояснили и плавность некоторую, движеньям столь

необходимую, возвратили. Во всяком случае, неловкое,

опасное, грозившее последствиями жуткими, копанье

ковырянье вблизи, у края самого гнусного масляного омута не

разлитием желчи разрешилось, нет, ложки уверенным

маневром в окрепшей настолько руке, чтоб гадость

высокомолекулярную желтого, неаппетитного,

отвратительного цвета отправить из своей тарелки в забытую

чужую, там омывать остатки недоеденного кем-то омлета с

ветчиной.

Итак, день начат. Из потной тоски липкого сна, через

процедуры водные и океан безмолвный разваренной крупы

проторен путь раскаяния к стакану прохладного компота из

яблок мелких, сушеных, позапрошлогодних.

Уф.

Все, открывается дверь молочного кафе (сменившего

не так давно название и профиль, но не успевшего пока

ассортимент) и утро весеннее кумачевого месяца травня

принимает и носик, и ротик, и глазки, короче, всю кралю

целиком.

Оп.

Но фаталистов жалкую компанию, готовых терпеливо

ждать под буквой "А" финальной рыбы шоферских поединков,

она желания пополнить не демонстрирует вовсе, подходит к

краю тротуара и… нет, выбросить руку, взмахнуть ладошкой

не успевает. Какой-то бешеный "Жигуль", нос срезав нагло

хлебному фургону, влетает колесом на низенький бордюр и,

голубей вспугнув разноголосьем женским, невинно замирает,

уткнувшись бампером в колени, самообладания, ввиду

невиданного замедленья всех реакций, красиво и

неподражаемо не потерявшей Леры.

ЛЕША

Уф.

Воздушных масс волнение, сгущение, разрежение,

скрип, крежет, свист не разорвали дивное пространство на

жуткие и мрачные куски. Отнюдь нет. Бесцеремонно

взболтанный эфир в мгновение ока обрел утраченную было

весеннюю прозрачность, и всяк полюбоваться смог героем

дня.

— Ну, что, попалась? — изрек мерзавец беспардонный,

небрежно локоть положив на белую (цвета колониальных

трофеев — сафари) крышу лихого своего, отчаянного аппарата.

Впрочем, вовсе не нового, местами ржавчиною тронутого, с

багажником, непристойно откляченным, задранным, а носом

же, наоборот, чего-то вынюхивающим, высматривающим в

серой дорожной пыли, без бампера заднего, с трещиной,

расколовшей ветровое стекло, но тормозами, тормозами

отменными, чему мы все, слава Богу, живые свидетели.

— Гы-гы, — звуком радостным, торжествующим, нос

гаденыша сопровождал растекание ухмылки, улыбки

порочности беспримерной по его, не лишенной приятности,

смазливой даже, пожалуй, физиономии.

Нет, нет, подобным образом девушку приличную,

блюдущую себя и честь дома, не приветствуют. Не на всякую,

уверяю вас, курносую и голенастую позволено было даже

Диме Швец-Цареву, Симе, исключительно наглому субчику,

младшему сыну секретаря городского комитета одной

влиятельной организации общественной, племяннику

начальника областного, абсолютно неподкупного управления

вот так по-хамски наезжать средь бела дня.

М-да, как ни старалась Валера, какое благоприятное

впечатление она иной раз ловко ни производила на поколения

иные, гнусные ее сверстники никак забывать не хотели,

отлично помнили, все как один, и не звездные часы школьных