Клуб Мертвых - [16]

— Что ты хочешь сказать, дитя мое? — с удивлением спросила мадам де Сильвереаль. — Неужели тебя могли испугать несколько слов неловкой любезности?

— Разве вы не видели, какой взгляд бросил на меня барон? Право, можно было подумать, что он угрожает мне.

Мадам де Сильвереаль ответила не сразу.

— Выслушай меня, дитя мое, — сказала она наконец, — и не беспокойся. Пока я жива, с тобой не может случиться никакого несчастья…

— Но эти слова еще больше пугают меня. Значит, нам действительно угрожает опасность?

— Молчи, — сказала баронесса, — ради Бога не спрашивай меня ни о чем, а в особенности здесь.

Потом она взяла Люси за руку.

— Умоляю тебя, забудь эту нелепую сцену, забудь слова, которые я сейчас сказала. Ты молода… Жизнь сулит тебе много радости. Не тревожься ни о чем. Мы же на балу… Посмотри, тебя собираются приглашать на танец! Соглашайся, будь весела и беззаботна, как это положено в шестнадцать лет.

— И вы даете мне слово, что я могу без боязни…

— Клянусь тебе! Твои глаза уже блестят, дорогое дитя. Я сама в молодости прогнала бы всякое беспокойство, если бы речь зашла о танцах… Поступай так же.

В эту минуту к Люси подошел молодой человек и поклонился, приглашая на танец.

Девушка еще раз взглянула на тетку. Та улыбнулась и наклонила голову в знак согласия.

Люси взяла своего кавалера под руку.

Едва они успели отойти, как к баронессе де Сильвереаль подошел мужчина лет сорока, необыкновенно изящный и элегантный.

— Баронесса, — быстро прошептал он, — я должен поговорить с вами.

Мадам де Сильвереаль сейчас же встала и оперлась на предложенную ей руку.

Баронесса де Сильвереаль была в том возрасте, когда женщина действительно красивая, достигает своего полного расцвета. Высокого роста, отлично сложенная, она носила с истинно королевской непринужденностью свой костюм из черного бархата. Ее белые полные плечи казались деталью античной статуи, и, глядя на ее строгий профиль, невольно думалось, что это совершенное создание — статуя, сошедшая со своего пьедестала.

Что же касается того, кто так настойчиво просил минуты разговора у одной из цариц бала, то, как мы уже сказали, это был человек лет сорока, но, в то же время, его возраст трудно было бы определить с точностью.

Арман де Бернэ сочетал в себе природную красоту с изяществом, приобретаемым воспитанием. Его черные глаза сверкали умом и твердостью, а руки, которые без преувеличения можно было бы назвать артистическими, обладали одновременно редкой утонченностью и столь же редкой силой. Но более всего поражало его лицо, дышавшее разумом и благородством.

Говорили, что Арман де Бернэ проводит все свое время в лаборатории и что химия обязана ему не одним важным открытием.

Хотя его визит почитался за честь в самых аристократических салонах, тем не менее он очень редко отрывался от своих занятий, и это затворничество создавало ему почти фантастическую репутацию. Говорили, что он выходит из своего убежища только для того, чтобы применить в обществе свое знание магии. И странное дело, уже много раз его присутствие, казалось, совпадало с какой-нибудь из катастроф, которые время от времени обрушиваются на высшее парижское общество.

Таков был человек, ведущий под руку баронессу де Сильвереаль.

Они медленно подвигались, он — погруженный в какие-то тайные мысли, она — немного бледная, но все-таки высоко держа голову, гордясь обществом человека, с которым шла.

Они вошли в оранжерею.

В эту минуту она была пуста.

Де Бернэ подвинул баронессе кресло и сел сам. Некоторое время оба молчали.

— Баронесса, — начал он дрогнувшим голосом, — я умоляю вас простить меня, что на несколько минут лишаю вас удовольствий этого праздника.

Она подняла голову и взглянула на него.

— Зачем вы говорите со мной таким образом? Разве вы забыли те слова, которыми мы некогда обменялись?

— Нет, я не забыл их.

Он провел рукой по лбу.

—Это был страшный день… Вы, которую я так любил, которой я пожертвовал всю мою жизнь, вы связали свою судьбу с другим…

— Увы! Вы знаете… это был мой долг… Я повиновалась отцу.

— Да, я это знаю, — с печальной улыбкой отвечал Арман. — Матильда Мовилье должна была служить подножкой для графа Мовилье, пэра Франции… и она не имела права сопротивляться.

— Друг мой, — сказала Матильда, понижая голос, — есть люди, над которыми, кажется, тяготеет проклятие. Я много страдала… но что значат мои страдания в сравнении с теми, которые выпали на долю моей бедной сестры?

— Мария… Да, вы настолько доверяли мне, что рассказали все ужасные подробности этой драмы… Но на каких весах можно взвесить страдание? Когда из моего сердца была вырвана всякая надежда, когда я понял, что не имею права любить ту, которая, тем не менее, была для меня всем, тогда я сказал вам: «Матильда, судьба разлучает нас, но в тот день, когда вам будет угрожать опасность, я буду рядом, чтобы защитить вас, чтобы пожертвовать жизнью, чтобы избавить вас от любой напасти!»

— А я, Арман, я отвечала вам, что, когда бы вы ни позвали меня, я приду на ваш зов, не колеблясь, и выслушаю вас как друга, как брата…

— Вы не звали меня… я сам пришел.

— Значит, мне угрожает опасность? — просто спросила Матильда.