Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - [42]

VI. Главный лжец

– Сейчас расскажу вам, как умер мой отец, – говорит папа. – Он повесился.

Это, наверное, самая наглая ложь, которую отец когда-либо рассказывал. Или самая наглая ложь, которую я слышала из его уст. Его отец жив и здоров и сидит на веранде дома в Киркбювилле в окружении своих собак. Я разеваю рот от изумления, но лица людей в комнате сохраняют полную серьезность. Они воспринимают это сообщение как данность. Вид у них такой, что они готовы скорее сквозь землю провалиться, чем увидеть, как их собственный папа лезет в петлю. Отец открывает большое лезвие на своем перочинном ноже и отрезает себе кусок пеперони. Кладет в рот кусок колбасы и жует.

– Что-то немного жестковата, а?

Сегодня утро двадцать четвертого декабря, и мы сидим в «Фишерс Бейт Шоп». Вот уже несколько месяцев папа не брал меня на встречи «клуба лжецов», а день перед Рождеством – один из самых важных дней во всем году. Я выдавливаю плавленый сыр из тюбика на соленые крекеры для всех членов «клуба» и надеюсь, что папа заметит мои усилия и будет чаще брать на встречи. Я очень люблю ездить с ним на разные мероприятия, пить кока-колу, играть в бильярд и слушать истории с большим количеством матерных слов. Вот уже несколько месяцев я сидела с мамой, у которой между пальцев появилась паутина. Мама дни напролет лежит в кровати и хочет умереть. Конечно, она не говорит об этом, но это легко понять даже мне. Сейчас я с папой в баре и от радости свечусь так ярко, что в моем свете можно читать книжку.

Перед Рождеством члены «клуба» обмениваются бутылками «Джека Дэниэлса». Подарочная упаковка в этом году белая, и на ней нарисован вылетающий из кустов фазан. На карточном столе стоит уже четыре открытых бутылки виски. В середине стола небольшая работающая от батареек обезьянка, которую Бен купил своей внучке. В лапах у обезьянки две медные тарелки-литавры. Если обезьянку включить, то она начнет бить в литавры до тех пор, пока ее не ударят по голове. После этого обезьянка показывает зубы и шипит. Папа считает, что обезьянка гораздо смешнее всех шуток о том, как кто-то пернул, вместе взятых.

Когда отец понимает, что его слушатели готовы сменить тему беседы, он возвращается к начатому рассказу:

– Я понял, что с ним что-то не так, в тот день, когда вернулся с войны. Он стоял в канаве около дома и серпом срезал траву. Еще издалека его увидел. Он тоже меня заметил. Но он виду не подал и режет себе траву как ни в чем не бывало. Трава ему была по грудь. В те дни комары откладывали личинки даже в канавах. Комаров была просто уйма – они могли тебя живьем съесть. Я, черт возьми, даже один раз видел, как комары быка убили. Залетели ему через нос в легкие, и он задохнулся.

– Да, тогда инсектицидов у людей не было, – соглашается Шаг. – Заболел сонной болезнью – пиши пропало.

– В наших краях без всякого сомнения, – соглашается папа. – Разве что только в городах.

Кутер откашливается, а Бен почесывает шею обезьянки, как будто она кошка. Я молчу и с нетерпением жду продолжения рассказа, потому что знаю, что вся эта история – полный вымысел.

– Я подошел к нему, – продолжает отец, – и поздоровался. Он молчит. Продолжает махать серпом, туда-сюда как заводной. Я еще раз с ним поздоровался. Ну и он мне тогда «Здрасте» сказал.

Папа вглядывается вдаль, словно видит перед собой своего отца и внимательно его рассматривает, а тот, в свою очередь, внимательно рассматривает сына.

– И тут он говорит мне: «Я знаю всех своих родственников, но вот тебя что-то не припомню».

– Головой старик поехал, – произносит Кутер.

– Это точно, – говорит отец, Кутер кивает всем остальным, а те кивают в ответ. – Он не знал, кто я, словно ему было столько лет, сколько ей, – отец показывает пальцем на меня, и я выпрямляю спину. Я сижу на перевернутом ведре для наживки и раскладываю по тарелке соленые крекеры с фигурно выдавленным мягким сыром. Жду и не тороплюсь. Бен снова включает обезьянку. Завтра Рождество, и я хочу, чтобы обезьянка била в литавры. Мне кажется, что она с любовью смотрит на меня, словно родственник, с которым долго не встречались.

– Ну а потом-то он тебя признал? – спрашивает Бен.

– Иногда у него голова прояснялась, – отвечает отец, – но большую часть времени он был как потерянный. Бедняга. Ум у него стал совсем недалеким, как отсюда до того аквариума. – Отец показывает на стоящий поблизости аквариум с мелкими рыбками, которые косяком запятых зависли в воде. Отец смеется, словно вспомнив что-то смешное.

– Но это ему нисколько не мешало разъезжать на своем джипе, Том, – говорит ему Бивер Бишоп.

Этот Бишоп был шерифом в округе Джеспер, и лет ему было почти столько же, сколько моему отцу. Папа, изображая Бивера Бишопа, надувает щеки, словно жует табак, и продолжает: «Том, я не хочу, чтобы ты садился в свой джип. Ты слишком стар, чтобы ездить по этим дорогам». А отец качает головой и говорит ему: «Да эти дороги я сам строил». Ну, он так на самом деле и думал. Потому что он вместе с индейцами и чернокожими и даже с китайцами эти дороги строил. Тогда в тех местах деревья росли так плотно, что кошка между ними не пролезет. Бивер не мог с ним не согласиться и говорит: «Том, мы с тобой это знаем, но вот у властей штата Техас другое мнение».