Клуб любителей фантастики, 2006 - [57]

На совещание Аля не позвали. Он маялся в комнате гостевого дома, где обычно останавливались хранители хлеба и пастухи, приезжая на праздник урожая. Хотел спуститься вниз, пройти по улицам — пешком, без тяжёлой кольчуги, натирающей плечи. Но не решался.

А вечером пришёл отец.

Постоял на пороге, растерянно щурясь, будто никак не мог разглядеть своего сына в юноше с выбеленными солнцем волосами и загорелым худым лицом. Потом позвал неуверенно:

— Аль.

Аль качнулся навстречу, кусая губы, вспоминая свою последнюю ночь в Городе, отцовские проклятья, ускользающий в сторону взгляд.

— Прости, мальчик, — выдохнул Томео. — Прости.

И сделал то, о чём мечтал и на что уже не надеялся очень давно. Крепко и нежно обнял сына, свою самую большую драгоценность, единственную солнечную нить своей жизни.

— Не знаю, — признался мастер Томео, после того, как Аль рассказал ему всё. — И никто точно не знает, мальчик. Может, мастер только умеет предвидеть то, что должно произойти в любом случае. А может, умеет сам творить будущее. А скорее всего — и так, и так. Скорее всего, он просто выбирает лучшее из возможного — то, что ему по сердцу. До тех пор, пока боги дозволяют ему выбирать. Твоя мама… — Томео запнулся, тронув тему, которой раньше избегал — особенно в разговорах с сыном. — Я пытался что-то сделать, но…

— Я знаю, — Аль тронул его за локоть. — Я знаю, па.

Вздохнул. Спросил без надежды:

— Теперь ничего не изменить, да? Ты говорил: однажды вышитого — не изменить. Наш мир рухнул, да? Вместе со Стеной мира?

— Говорят, давным-давно мастера собрались и ушли из большого мира — от его грязи, боли, несправедливости. Отгородились огромной стеной — и построили под её защитой свой мир, где оружие было запрещено, а детям с ранних лет внушали, что драться — дурно, и что лучшая доблесть — правильно положенный стежок, верно вылепленная чаша. Наш мир, Аль. Самый лучший из всех. Где ремесло превращается в искусство, а искусство — в волшебство. Странно думать, что где-то может быть по-другому, да?

— Он рассказывал, — перебил Аль, — что там — по-другому.

Мастер Томео кивнул.

— Мы сегодня говорили с твоим вождём. Он тоже мастер — но другого искусства, которое наши предки решили не брать с собой. Не терзайся, Аль. Может, когда подмастерья этого вождя просили помощи перед запертой Стеной мира — ты их услышал. Нельзя не помочь просящим у тебя. А ещё, знаешь, Аль, может, это и неправильно — отгораживаться стеной от всего остального мира.

Город бурлил, как горная речка весной. Торопились посыльные к восточным хранителям хлеба, западным пастухам, южным художникам садов. Из сумрачной глубины сундуков доставались старые запретные вышивки. Хмурясь, кузнецы изучали хищно изогнутые клинки сабель, длинные клыки мечей, примерялись молотом к заготовкам серпов и кос — получится ли убедить мирное железо стать военным? На главной площади подмастерья золотоглазого вождя учили новобранцев странным танцам с новым оружием.

Войско степняков подкатилось к Городу рыжим половодьем. Вились украшенные алыми лентами бунчуки; метались гривы низкорослых коней, блестели рыжие крупы, пламенели лисьи хвосты на шлемах воинов. Облако грязной рыжей пыли летело следом — прах земли, до смерти затоптанной копытами лошадей Тен-Чина.

— Мне нужно видеть, как они пойдут, — сказал Аль и, нагрузившись рамками для ткани, коробками с нитками и иглами, полез на стену — туда, где стояли лучники. Мастер Томео остановить его не сумел.

— Я пригляжу, — пообещал маленький воин, затянутый в серую чешую кольчуги, мимоходом тронув Томео за руку. Узкие светло-зелёные глаза блеснули в прорези шлема. Ра — девочка, портрет которой мастер видел у сына.

Глупости, рассердился Томео. Глупые дети, как они могут так рисковать. Заторопился, собрал свои принадлежности для вышивки. Задыхаясь, полез на ратушу, боясь не успеть. Нужно было начать как можно раньше. Рыжая волна уже катилась с гулом на городские стены; обрушилась — Город дрогнул, застонал, жалуясь, но и не желая сдаваться.

Мастеру Томео нужно было видеть только Аля. Закрепив ткань, он попросил прощения у Города. «У тебя вон сколько защитников, — сказал мастер Томео, а у моего сына?» И, прищурившись, положил первый стежок на контур мальчишеской фигуры, который уже виделся ему отчётливо и ясно. Юноши, стоявшего невредимым на крепостной стене под градом стрел с рыжим оперением.

Мастер Томео торопился, чуял: успеет закончить фигурку — всё будет хорошо. И заметил слишком поздно, что кровь из ужаленного иглой пальца пятнает белую рубаху юноши, замершего на городской стене.

— А-аль!

Ра дикой кошкой впрыгнула из укрытия, схватила за руку.

— Пустяки, пустяки, — отмахнулся Аль, не замечая стрелы, вонзившейся в плечо, и алых пятен, поползших по рубашке. Кольчугу он снял — несмотря на бурные протесты Ра. Мешала. Аль переложил иглу в левую, всё ещё послушную руку — и опять склонился над вышивкой.

— Аль!

Следующая стрела, метившая в горло Аля, щёлкнула по затянутому в кольчугу локтю Ра. А третья — вонзилась в узкую щель шлема, в левый глаз удивительно нежного зелёного цвета. Глаз, который был уже мёртв когда-то — до тех пор, пока Аль не подарил ему ещё одну жизнь.